Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

Стрибог

Угнал за волны челны, За тот за вал девятый, За тот за вал проклятый. Валами валит волны, Волнует кипень солный, Качает кубок полный И роет, рвет, как ратай, Вздымает луг измятый, Курчавит холм горбатый. А берег воем стонет. Разметан женский волос, Гол'oсит женский голос: «Недаром высох колос И солнце жгло-кололось! Куда Стрибог их гонит? Я парус рыжий шила. Я в лодке дно смолила. Я рыбака любила. Я сеть плела. Я ветки жгла — Смола текла. Я плод несла. Стрибог, Стрибог, Суровый бог! Верчу я рог, Стучу в порог, Чтоб ты, Стрибог, Мутить не мог Морских дорог». Сорвал Стрибог кору с дубов, Свернул трубой — И рог готов. Трубит на жен, бегут гурьбой С морских песков в глубокий ров. За ними свист со всех краев, За ними вой со всех концов, Поднятый, бог Стрибог, тобой! «Хо-хо!

Мужей бы надо вам! Хо-хо! Я вам легко их дам! — И скачет сам по тем волнам, Где водный страх припал к челнам. — Назад, туда плыви, прилив! Несись на них, разлей залив И в ров — хо-хо! — с верхов к пескам Нахлынь, отдай весь ров валам. Я жен — хо-хо! — отдам мужьям!» И валом валит волны, Расплескал кубок полный, Качает кипень солный И топит ров прибоем. Бегут тела и челны, И всплыли жены с воем. Несет их море роем. Хмелен победным зноем, Стрибог упился боем И воет: «Упокоим, На дне любовь сокроем! Морское дно, покоем И женам будь и воям!» Июнь 1907

Морской Горбыль

Морской Горбыль от пены пьян. На дне сидит, навзрыд кричит. Глаза-шары точат туман, Зеленый зев валы катит. Одна нога во дно вросла, Другой ногой на глади вод Лесистый остров в три угла Стоит, пока колено ждет. В одном углу столапый Спрут, В другом углу стоглазый Страх, Еще в углу, где тину ткут, Красавка Рая, вся в слезах. Уж сколько дней Морской Горбыль Со дна кричит, к себе зовет, Мутит волну и пенит пыль, Вот там, внизу, кричит и ждет. Я — Рая, цвет пустынных стран, Душа цветов, дерев и трав, На что ему мой смуглый стан, Меня ль возьмет рука-удав? Я — Рая, птица тихих снов, Вечерней пены алый плеск, Играю здесь, и синий кров Мне сыплет в очи звездный блеск. А он, Горбыль, глотун пучин, Уставив снизу круглый глаз, Качает остров. Гул трясин Сильнее к ночи каждый раз. Спуститься вниз — умру от слез, Замкнута жадной пастью-тьмой. Остаться здесь — в напоре гроз Потонет синий остров мой. Не слышит море жалких слов. Не знает море тихих душ. Морской Горбыль игрой валов Сорвал покров и вздыбил тишь. Смуглеет синь, и бьет прибой. Спустилась ночь на гребни пен. И тешит море ярый бой, Победный крик и смертный плен. Вздымают волны рать на рать, И стонет остров в три угла. Вот Спрут тонуть. Вот Страх бежать. Вот третий угол тянет мгла. И вдруг во тьму весь остров — раз! И два. И три. И нет его. И смотрит зорко круглый глаз В потемках царства своего. Утихло море. Стынет гул. Пестреет зыбь. Стоит вода. Морской Горбыль волной хлестнул, Вот так, вот так! Неси сюда! Морской Горбыль победой пьян. На дне сидит, как зыбь, дрожит… Целует, лижет смуглый стан, Одна нога с другой лежит. Теперь моя. Теперь узнал Я вкус и цвет надводных тел. Все принесет покорный вал, Чего б Горбыль ни захотел.

ТАР

1. «Велика страна Валк'aланда…»

Велика страна Валк'aланда, Грозен Тар к сынам Валк'aланды. Опустился Тар в Валк'aланду Серой птицей долгокрылою. И сказали люди: — тучи — Про его густые крылья И разгневали могучего. Десять лет висели крылья, Десять лет меняли перья, Десять лет летел в Валк'aланду Белый пух от крыльев Тара. И взмолились люди Тару: Мы темны перед тобою, Подними крыло святое, Чтобы солнце золотое, Чтобы небо голубое Показалось над страною. Грозен Тар к сынам Валк'aланды, Но и Тар бывает ласков: На сто дней крыло он поднял Из трех сотен дней годичных, Из трех сотен с половиной. И оставил так навеки, Чтобы солнце золотое, Чтобы небо голубое Было сто дней над страною, А крыло его святое Половину и две сотни.

2. «Велика страна Валк'aланда…»

Велика страна Валк'aланда, Кругло озеро Уюхта, Славен город Юхтаари, Знатен род Еякинасов, Знатен Оле Еякинас, Белокура Ялитара, Ялитара Еякинас. Как весной вершины сосен Любит ветер гор суровый; Как весенний первый листик Любит ветку-мать нагую; Как зеленый цвет черники Любит влагу мягких кочек; Как любила Юна Блава, Пряха синей выси неба, Пастуха волов вечерних, Так любила Ялитара Ону Кнута. Каждый взор его был сладкой Каплей меда в соты сердца; Каждым словом, как заклятьем, Дорожило чутко ухо; Каждый шаг его на землю Был земле ее надежды Болью, жалящей, как пчелы. Как осенний жадный ветер Любит вихри желтых листьев; Как упрямый белый корень Любит треск засохшей почвы; Как невидный крепкий вереск Любит гибель всех растений; Как любила злая Мара, Пряха черной выси неба, Пастуха быков рассвета, Так любила Ойкаюка Ону Кнута. Каждый взор его был кровью, Сердца теплой алой кровью; Слово каждое зарею Заливало шею, тело; Каждый взгляд его на небо Небесам ее желаний Был укусом черной птицы, Заклевавшей в поле падаль.

3. «Тар мой властный, огнеокий…»

Тар мой властный, огнеокий, Ты разбил мою ладью. Я принес тебе высокий Череп пива, сердце птицы и кутью. Тар мой грозный! Ты нещаден, Ты угнал мои стада. Я принес мозги всех гадин, Нет им счета, сколько пота и труда! Тар всевластный, вечно гневный, Ты убил невесту-дочь. Я зажег костер полдневный, Жег быков, не тронув мяса, день и ночь. Тар, о жадный! Самой сильной Ты лишил меня жены. Жертвы я не знал все сильней: Вылил кровь седьмого сына у сосны. Тар, на помощь! Чьей же властью Стали дни мои пусты? Жрал ты жертвы полной пастью, Ты без сердца — или все это не ты.

4. «Для тебя, мой лазоревый Тар…»

Для тебя, мой лазоревый Тар, Приняла я людскую красу, Расточила всесилие чар, Колдовала в священном лесу. Ты отверг меня, лунную дочь, Золотую богиню серпа, И напрасно к тебе в эту ночь Пролегла небесами тропа. Я спустилась в жилище жреца, Я забыла высокую мать, Я слезами отмыла с лица Божества роковую печать. Я носила дрова, собирала траву, Отдавала себя колдуну. Вот я жрицей бездомной слыву И встречаю людскую весну. Приготовлено ложе давно. Приходи ко мне, ласковый Тар! Голубою весной зажжено Девье сердце, пылающий дар. 14 марта 1906

ЧЕРТЯКА

1. На побегушках

Был я маленьким чертякой, Надо мной смеялся всякой, Дергал хвост и ухо вил. Огневик лизал уста мне, Земляник душил на камне, Водяник в реке томил. Ведьмы хилые ласкали, Обнимали, целовали, Угощали беленой. До уморы, без отдышки, Щекотали в самой мышке, Рады одури шальной. На посылках пожелтелый, Я, от службы угорелый, Угомону не знавал. Сколько ладану, иконок Из пустых святых сторонок Для других наворовал. Никакой не знал услады: Только бабочки да гады, Мухой сердцу угоди. А над белым, белым тельцем Воздыхающим сидельцем Приневоленный сиди. 24 мая 1906

2. Полюбовники

У мосточка на крылечке Два кольца, одно колечко, А колечку пары нет. У попа попова дочка, Попадья — сырая кочка, А поповна — маков цвет. Я сманил ее черникой, Костяникой, голубикой За лесок на бугорок. Задурманил по болотам, Припечалил приворотом И к любови приволок. Полюбила, заалелась, Вся хвосточком обвертелась, Завалилась на луга. «Ненаглядный мой, приятный, Очень маленький, занятный, Где ты выпачкал рога?» До утра не расставались, Ясным небом любовались На восток и на закат. Поутру мутится речка, Настежь хриплое крылечко, У попа в избе набат. Я отцу трезвоню в ухо: «Осрамила потаскуха, Дочки глупой не жалей! Прогони жену за двери, Так блудят шальные звери, — Ты ведь Божий иерей». Потемнело, замутилось, Мое сердце насладилось: К детям ласковы отцы. Вот уж завтра под осиной Буду в радости осиной Целовать ее рубцы. 24 мая 1906

3. Мать

«Душно, тесно под корягой, Я хмельна болотной влагой, Отпусти меня домой. Не снести мне полнолунья, Птица, серая вещунья, Накричала пред бедой. Зажил ротик у ребенка, Затянулись раны тонко, Дай его мне унести. Будет он опять здоровым Под людским уютным кровом В ласках матери расти». Сонно слушает чертяка. Из полуночного мрака Кажет месяц полукруг. «Поживем еще немного, Как за пазухой у Бога, У меня ты, бедный друг». Никнет мать в утоме черной, Лучше быть ему покорной, Все равно ведь, все равно. Слезы-реченьки усохли, Стоны по лесу заглохли, Сердце-уголь сожжено. «Вот наступит полнолунье, Понесу дите колдунье, Не жива и не мертва. И от жалости колючей Подо мной дурман пахучий, Свянет горькая трава. Будет там на желтом свете Пляс и гам, и нож и плети, Адов рай ни дать ни взять! Свет родимая сторонка! Хоть бы дали у ребенка Утром раны зализать». 24 мая 1906

4. Новолуние

Скорченный, скрюченный, в мокрой коряге Ночку за ночкой сижу. Глазом ревнивым в лесистом овраге Светлую точку слежу. Скоро потухнет огонь полуночный, Лягут хозяева спать. Буду я в муке-любови заочной Жесткую травку щипать. Нету мне радости в мире веселом. Что мне мое ведовство? Скрыто ли пологом ночи шелковым Теми пустой торжество? Я ли на мельнице воду не двигал, Я ль не ворочал колес, Я ли не пел, не плясал и не прыгал, Службу тяжелую нес? Знал я: к очам с голубой поволокой Только огонь поднесу, Вскинется дух мой высоко-высоко, К небу чело вознесу. Мельник, ах, мельник, судил ты иначе: Отдал ты пахарю дочь. Горьки мои похоронные плачи, Тягостна старая ночь. В липкую мглу протяну мои руки — Темь и пуста, и мертва. Канут ли в темное томные муки, Или судьбина мертва? Сырость крадется по шерсти измятой. Хвост онемел, как чужой. В мокрой коряге над хатой проклятой Вянет чертяка лесной. 1 июня 1906