Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— А туда им и дорога, казенные! — отбрехнулся курносый. Пот лил с его покрасневшего лица, а он не переставал плясать. Гармоника трепыхала все визгливее и чаще, и он все дробнее разделывал ногами. Наконец вдруг разом оборвали оба — и плясун, и гармонист.
— Лечить нас приехали? — насмешливо спросил Ослабова курносый. — Можно нам и полечиться. А вот штанов летних нам не привезли? А то глядите — в чем ходим! — И он вытащил кусок ваты из стеганых истертых своих зимних рейтуз.
— Будет тебе дурака
— А какой у вас генерал? Ничего? — чувствуя, что глупо ставит вопрос, спросил Ослабов.
— Буроклык-то?
— Пироги любит! — мечтательно сказал Ванька. — Эх, теперь бы в деревню, весна, все тебе размокло, жена на крыльце.
— А ты женат? — посмотрев на Ваньку, сказал Ослабов.
— А что ж я, собака? — обиделся Ванька. — Эх, барин, это мы тут озверели, а дома — люди как люди. И бог на стене, и усы в вине. — Он свистнул и стал разглядывать Ослабова с головы до ног. Ослабову стало стыдно за свой костюм, еще совсем новенький. Ванька многозначительно перевел глаза на свои, кудрявые от ваты, штаны. Потом попробовал полу френча у Ослабова.
— Хороший товар! — сказал Ванька. — А что, вшивого мору у вас с собой не захвачено? Мне бы немного!
— И то правда! — улыбнулся бородач. — Заели нас вши проклятые. У нас у одного была мазь, фельдшер ему сварил, хорошая, крепкая, где мазнешь, там кожа слезет, да мало! Просили еще — фельдшер сказал, что нельзя, больных нечем мазать будет.
— У меня нет, — сказал, смущаясь, Ослабов, — но я выпишу.
— Ох, не надо! — спохватился бородач.
— Отчего?
— Выпишете, а потом вычет будут делать из приварочных да табачных.
— Никакого вычета не будет, — строго сказал Ослабов. — Я все сделаю, что могу для вас.
— А может, можно тут раздобыть мазь? — робко попросил бородач. — У нас тут в Красном Кресте на миллион рублей лекарства всякого лежит. Неужто там вшивого мору нету?
— Я спрошу! — обещал Ослабов, стараясь протолкаться. Но солдаты плотно окружили его. Их красные, с выгоревшими волосами головы казались совсем чужими в этом синем воздухе. Растоптанный виноградный сад стонал под их ногами.
По сторонам солдаты сидели на грязной земле, на мусоре, голые по пояс, с коробившимися от пота рубашками на коленях, с которых они стряхивали и на которых брали под ноготь насекомых. Увидев, что свои с кем-то разговаривают, они повскакивали и, на ходу накидывая на себя рубахи, подбегали к разговаривающим.
— Кто это?
— Откедова приехамши?
— Доктор чей-то, говорят.
— Вшивого мору обещает.
— Обещанка — одна вощанка: меду в ней нет.
— Что это с лику он такой постный?
— Ни дать ни взять — угодник!
— А ты, тыква-голова, лику верь! Наш-то Буроклык с лику чем не чудотворец?
— Он и творит чудеса.
— Прямо! Миколай!
— А по делам — пустолай!
— Тише, вы, разбрехались!
— А ты уши себе шомполом, что ли, вычистил? Слухать хоцца?
— Со слуха хрен для брюха.
Архангельское окание, псковская цокалка, орловский чистоговор, костромская распевка — все говоры смешались в этом гуле. Задние все плотнее напирали на передних, а передние — на Ослабова. Нестриженые, круглые, льняные, черные и рыжие головы, красные, загорелые, щетинные, любопытствующие, с неотступным вопросом, злые, тоскливые глаза, хмурые брови, белые зубы — все это двигалось, вертелось и прыгало перед Ослабовым, напирало на него, чего-то от него требовало и хотело. И все пустей, ничтожней и беспомощней чувствовал себя Ослабов перед этим лесом лиц.
— А что там у нас, в Расее? — хрипло выкрикнул кто-то и спрятался за спину других.
— Что Расея! Черт ее бурьяном сеет.
— Правда, что наши бабы от пленных австрияков плод принимают?
— Вот ужо вернемся — выворотим брюхастых наизнанку!
— А когда ж нам возворот будет?
— А правда, что после войны землю прирезывать будут?
Ослабов обессилел под всеми этими вопросами. Что с Россией? Когда конец войне? Что потом будет? Это были те же самые вопросы, что и его мучили. Ответа у него никакого не было. Но необходимость ответа, немедленного и точного, от которой он, когда сам про себя думал, отмахивался, теперь стояла перед ним грозно и неотвратимо. А ответить он ничего не мог.
— Когда ж по домам, а? — допытывался тот же вихрастый, молодой солдат.
— Какой там, к ляду, по домам! — вынырнул откуда-то Бастрюченко.
Урвав минуту, он прибежал к своим потолкаться и поделиться новостями:
— Наступление!
— Чего брешешь?
— Вот те хрест! Своими ушами слышал, как Буроклык Буроклыкше сказывал.
— Оно и лучше. Вша на ходу меньше ест, — меланхолично сказал кто-то.
— Да и загадили мы тут, прости господи! Самим себе тошно. Виноградник ведь тут был, когда пришли.
— На это мы мастера! Хошь что загадим.
— Наступление! Наступление! — побежало по толпе, и гул пошел шире, тревожней, настороженней.
— Под хвостом у них чешется! Не сидится на месте.
— Тут бы домой впору, а они еще куда тянут!
— И тут хлеб с червями, а дальше с чем будет?
— Прямо с шоколадом!
— На кого ж наступать будем? — звонко, в упор Ослабову задал вопрос Ванька. — Мы тут и турка живого не видели. Как у себя дома живем.