Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— Курды! — крикнул кто-то, и, как волны от брошенного в воду камня, паника распространилась по верхним рядам.
Весь персонал питательного пункта в Сувалане выбежал на дорогу. Наверху уже раздавались выстрелы.
Пахчан, только что успевший задать корм своему гунтеру и расположившийся поужинать, выбежал из палатки. Сверху, с почти отвесной горы, изрезанной извилинами дороги, на него несся грохот криков отчаянья. Он бросился в гору наперерез извилинам дороги. На первом же колене
Втискиваясь в толпу, отстраняя от себя испуганные морды волов, он поднялся на следующее колено. На третьем колене ему удалось удержать движение вниз. Он лез выше, перерезая извилины дороги, ругаясь и крича. Мысль о том, что он должен найти Шамирам, должен найти Арменака, погасла в его воспаленном мозгу. Остановить движение, которое может погубить много людей, — вот что волновало его. Он уже был на верхнем колене дороги, когда опомнился и осмотрелся. Паника утихла. Движение остановилось. Сгрудившиеся на извилинах дороги медленно сползли вниз. Еще медленней и ленивей трогались за ними верхние.
Совершенно обессиленный, Пахчан повалился на траву у дороги и, не столько видя, сколько слыша, пропускал мимо себя человеческий поток.
— Просто пробка! Больше ничего! Откуда тут взяться курдам? — услышал он голос из темноты.
— Арменак! — неистово закричал Пахчан.
Через минуту они обнимались и зажигали спички, чтоб закурить. Пахчану показалось, что у Арменака слишком горячее дыхание и слишком блестят глаза.
«Выпил!» — подумал Пахчан.
Арменак, отвечая на вопрос Пахчана о Шамирам, говорил быстро, отрывисто, не заканчивая фраз.
— Шамирам у Саркиса… Я тебе телеграфировал из Вана… У военного телеграфиста длинная, длинная папироса. Военный телеграфист… Саркис в своем винограднике… Ну откуда же курды? Парон Костя поехал… Новый маузер… Почему папироса… Шамирам не хотела… Не говорит… А где твоя лошадь?
— Внизу.
— Ну, ты с ума сошел! Он наверху! А лошадь внизу!
Арменак захохотал и, не выпуская узды своей лошади, потащил Пахчана прямо вниз, мимо дороги, к обрыву.
— Тут я знаю тропинку! — раздался его голос снизу.
Пахчан спустился за ним. Никакой тропинки не было. Обрывистыми уступами гора рвалась вниз. Прыгая с камня на камень, цепляясь руками за выступы, ежеминутно теряя из виду Арменака, слыша только его крики, Пахчан спускался за ним, боясь потерять его из виду.
— Шамирам тебе письмо написала, — неслось снизу.
Арменак спускался гораздо быстрей, чем Пахчан. Что-то давало ему непонятную уверенность в скачках и прыжках, которой не было у Пахчана. Темнота загустела, и небо ушло.
— Где письмо? — кричал Пахчан, срываясь вниз.
— У меня лошадь трусливая, — раздавалось в ответ. — Тут великолепный спуск! Ты трус, Пахчан!
— Где письмо? — рискуя сорваться, кричал Пахчан.
— А ведь ты трус, Пахчан! — раздавался снизу хохот.
Этот спуск шел боковым склоном, так что даже огней питательного пункта не было видно.
Но вдруг, когда Пахчан терял последние силы, слева выбрызнула струйка света, и раздался голос Арменака:
— Дорога!
Повиснув на руках, Пахчан спрыгнул на дорогу.
— Где письмо?
— Все дело в том, что на восьмой ноге с левого боку справа у моей лошади соскочила подкова, — сосредоточенно ответил ему Арменак.
— Она письмо тебе передала?
— Если б в Баязет-Арарате был кузнец, ничего бы не стоило закурить подкову, — продолжал серьезно Арменак, — но все дело в том, что Акоп закрыл лавочку. Ты можешь себе представить, мы целый месяц питались пареной тыквой без крупинки соли. А Шамирам очень любит соль, я тебя уверяю! Она говорит…
— Где письмо Шамирам?
— А у меня есть папиросы. Зачем лезть за табаком?
Он галантно вынул коробку «Египетских»:
— Закуривай!
Пахчан, совершенно обессиленный, опустился на край дороги.
— Отдыхать? Нет! Не на такого напал! Закуривай!
Арменак всунул ему в рот папиросу, зажег ее и скомандовал:
— На пункт! Там дают сладкое молоко в табакерке.
Быстрой, широкой походкой, твердо держа своего коня за узду, Арменак зашагал. Пахчан покорно пошел за ним.
Уже горели костры, у кипятильников гудела очередь, и по близлежащим склонам загорелись огни.
Пахчан и Арменак вошли в палатку, набитую людьми.
Над столом, заставленным консервными банками, два офицера спорили между собой:
— Надо сейчас же объявить это! — кричал один.
— Никакой нет надобности, — ответил другой, слизывая с чайной ложки густое, сладкое молоко, — пускай идут на север. Не все ли им равно, где жить.
— Но ведь они могут идти домой! Сувалан почти на полпути. На юг сто одна верста. На север сто сорок две.
Пахчан прислушался. Арменак торопливо стал есть.
— А пускай идут куда хотят. Две недели от Маруськи письма нет.
— Надо объявить.
— Что объявить? — судорожно поймав мысль разговора, вскрикнул Арменак.
— Объявить, что народ может идти обратно. Получено известие, что войска получили подкрепление и возвращаются в Ван. А раз возвращаются войска, может возвращаться и народ. Нет надежней защиты для тамошнего населения, чем наши казачьи части.