Избранные произведения
Шрифт:
На пороге профессор шутливо сказал:
— Вы получите свои акции обратно по той же цене, когда мы в будущем году уплатим десять процентов дивиденда!
— Спасибо! — с улыбкой ответил директор банка и вышел. Проходя по конторе, он обычным жестом облокачивался на столы и слегка посапывал; казалось, он вынюхивал, пахнет ли в воздухе настоящим, не фальшивым золотом.
Профессор Левдал снова уселся в кресло и огляделся. Как будто что-то вокруг него изменилось. Нет, все оставалось на прежних местах, за исключением одной лишь минутной стрелки,
Это была первая тень, которая прошла по его новой жизни. До сих пор все было хорошо; его успехам удивлялись, и сам он был уверен, что если уж он, Карстен Левдал, снизойдет до того, что станет торгашом, то, само собою разумеется, он во всех отношениях превзойдет туповатых лавочников, среди которых он живет.
Но в этот момент в голове его теснились другие мысли, и он был не в силах прогнать их. Ему мерещились самые дикие возможности крушения, разорения и краха. Он вдруг вспомнил крупнейшие торговые дома, внезапно совершенно исчезавшие, разорение богачей, оставшихся с пустыми руками; хаос несчастий, падений и унижений возникал в его воспоминаниях и стоял перед ним, как пророчество.
Усилием воли он освободился от этих мыслей, вытер лоб и, подойдя к среднему окну, устремил взгляд вниз, на пустой, заброшенный сад, в котором шумела буря.
Он не слышал, как кто-то осторожно постучал в маленькую дверь, ведущую в коридор, откуда шла узенькая винтовая лестница на второй этаж и имелся выход во двор.
В эту дверь стучали только робкие посетители и наиболее интимные друзья дома. Когда профессор, наконец, услышал, что дверь эта, осторожно приоткрываемая, скрипнула, он поспешно оглянулся и сразу вспомнил, что происходило наверху.
Но это был не посланец от молодых; нет, в низенькую дверь просунулось толстое тело Мортена Крусе, почтительного и слегка сконфуженного.
— Простите, господин профессор! Я воспользовался моим знакомством с расположением комнат вашего дома. Это у меня осталось со школьных дней. Я не хотел проходить через контору. Доктор Бентсен рассказал мне, и я подумал, что посещение пастора могло бы оказаться ободряющим, — ведь это такой момент, такое особое обстоятельство, столь счастливое, в сущности, обстоятельство, будем надеяться…
— Спасибо, господин пастор! Это очень любезно с вашей стороны!
— Но как обстоят дела?
— Есть основания думать, что все пройдет нормально и счастливо; но ведь никогда нельзя знать…
— Конечно, конечно! Вот самый подходящий момент для молитвы, для обращения к богу.
Капеллан сел на стул, только что оставленный директором банка, и отдышался; он устал, потому что шел против ветра.
Профессор приготовился к религиозному разговору и изменил соответствующим образом выражение лица. В глубине души он недолюбливал этого пастора. В нем была какая-то двойственность, какая-то половинчатость; профессор никогда не мог в нем разобраться.
Пастор, со своей стороны, тоже казался смущенным. Он выглядел совершенно так же, как в прошлый раз, когда приходил поговорить насчет акций «Фортуны». Правда, теперь дело обстояло несколько иначе. Пауза была длинная, и профессору очень хотелось уклониться от разговора на религиозные темы с молодым богословом.
Он положил ногу на ногу, перевел глаза с богини счастья на капеллана и сказал ему скромно:
— Вы еще интересуетесь делами фабрики, господин Крусе?
— О да, господин профессор, очень! Я очень интересуюсь делами «Фортуны».
— Это благословение для многих небогатых жителей города.
— Конечно, конечно!
— И акционеры, кажется, не имеют основания жаловаться.
— Да, я слыхал, дивиденд был пока что хороший.
— И обещает быть не меньше в будущем году.
В этот момент настоящий дух торгашества проснулся в профессоре; он принялся расхваливать дела фабрики, рассказывая о них со всеми подробностями, а пастор все с большим и большим жаром увлекался разговором, и оба они, казалось, совершенно забыли о бедной фру Кларе, лежавшей в своей спальне наверху.
Наконец пастор поднес руку к внутреннему карману сюртука и произнес:
— Вы обещали мне в прошлый раз оказать помощь в помещении некоторой суммы денег, если она у меня окажется.
Как раз в этот момент вошел Маркуссен. Оба собеседника подумали было, что это известие с верхнего этажа, и соответственно изменили выражение лиц. Но Маркуссен принес всего лишь пакет от директора банка Кристенсена.
Профессор вскрыл пакет; там было пять акций с любезной препроводительной записочкой.
— Он спешит, — недовольно пробормотал профессор.
— Курьер ждет, — доложил Маркуссен.
— А чего именно ждет курьер?
Маркуссен наклонился к профессору и шепотом доложил:
— Я полагаю, он упоминал о расчете, о деньгах…
Профессор откинулся на спинку кресла. Теперь? В неприсутственные часы! Что за мысль! Ну, хорошо, Маркуссен, пусть курьер посидит четверть часа.
Маркуссен вышел, а профессор небрежно бросил акции на стол перед собой и снова откинулся на спинку кресла, явно намереваясь продолжать разговор. Пастор не мог оторвать глаз от красивых бумаг, на которых была литографически изображена богиня счастья с венком в руке — точная копия той, что стояла на письменном приборе.
Профессор выжидал; наконец пастор не вытерпел:
— Это, если я не ошибаюсь, акции фабрики?
— Да, это несколько акций от моего друга Кристенсена.
— Он, что же, хочет их продать?
— О, нет! Это в погашение старого счета… Как бы по взаимной договоренности.
— По какой цене вы приняли их, господин профессор?
— Не могу вам точно сказать; мы сейчас спросим Маркуссена.
Но пастор остановил его руку, уже было протянувшуюся к звонку.
— Это не так важно: они ведь, вероятно, стоят значительно выше паритета?