Избранные произведения
Шрифт:
— Да что же случилось, отец? Скажи!
— Я думал, что девушка сказала тебе… Началось с того, что он почувствовал себя…
— Он?! Маленький Карстен? Отец! Отец! Что с ним? Судороги?
— Нет, мальчик мой, это не судороги… Вернее…
— Ты не уверен, отец? Пусти меня туда! Позволь мне взглянуть на него!
— Нет, нет! Успокойся! Я пойду сам. Возможно, что все это просто маленькая лихорадка…
— Иди туда! Иди, отец! Поторопись, пожалуйста! И вернись рассказать мне. Господи, неужели мы его потеряем!
Когда отец
Но ни одна мысль, ни одно воспоминание не могли вытеснить в душе его чувство страха, разраставшееся в его легко возбудимой фантазии из недоброго предчувствия почти в убеждение. Это должно было случиться. Он потеряет сына. Ничего не могло быть естественнее: мальчик слаб, очень мал и с трудом появился на свет божий! Разве не умирает множество здоровых, нормальных детей в таком возрасте? Нет! Надежды не было! Он чувствовал это совершенно ясно.
Горничная доложила, что теплая вода нагрета, и профессор пошел готовить ванну. Проходя мимо Абрахама, он сказал успокоительным тоном:
— Становится лучше!
Но Абрахам не верил этому. Время шло. Он слышал, как в кухне журчала вода, наполняя ванночку, но в комнате маленького Карстена было совершенно тихо: ни малейшей тени надежды.
Вышел доктор Бентсен.
— Ну? Доктор?! — Абрахаму показалось, что все кончено.
— О, все идет хорошо! Отлично! — отвечал доктор; когда профессор с горничной внесли ванночку мальчика, он сказал:
— Знаешь ли, Левдал, я считаю, что ванна не нужна. Пульс уже совсем нормальный, только немножко слабый, но ребенок совершенно успокоился.
Оба врача снова вошли в спальню. Абрахам остался стоять перед ванночкой, прислушиваясь: он все еще не смел надеяться — ведь пульс был все-таки слабый, сказал доктор.
Наконец оба врача вышли снова. Они говорили почти шепотом. Абрахам посмотрел на них, и все лицо его выразило нетерпеливое ожидание.
— Он спит; опасность миновала! — прошептал профессор.
Абрахам не выдержал, бросился в его объятия и разрыдался — им пришлось увести его подальше.
Когда все успокоились, доктор Бентсен сказал, подкрепляясь большим стаканом портвейна:
— Вот что я скажу тебе, дорогой мой Абрахам! Когда мы становимся дедушками, мы очень легко впадаем в панику, в особенности если дело идет о здоровье нашего внука, носящего наше собственное высокоуважаемое имя!
— Да, мы все умеем шутить задним числом! — сказал профессор.
— Ты мог оставить меня сидеть в клубе, друг мой! У ребенка не более как маленькая лихорадка, да еще в придачу, быть может, что-нибудь желудочное! — С этими словами Бентсен осушил стакан и стал прощаться.
Они вышли проводить доктора и некоторое время постояли на лестнице. Было уже поздно, и улица опустела. Вечер был тихий и мягкий после дождя. Оба чувствовали облегчение после пережитых волнений.
Наконец профессор сказал:
— Ну, спокойной ночи! Я, пожалуй, пойду спать! Я устал так, как уставал, бывало, раньше после целого дня практики.
Бентсен вышел и закрыл за собой калитку.
Отец и сын еще постояли немного в темноте. Профессор сказал:
— Ах, да! Я вспомнил, что ты хотел о чем-то поговорить со мною, Абрахам?
— Ты очень устал, отец!
— Но, мне кажется, это было что-то очень важное…
— Да, конечно… Но сейчас и я… по правде говоря… Сейчас и я устал. Это можно отложить до завтра. Спокойной ночи, отец! И спасибо за сегодняшний день!
Стеффенсен? Стеффенсен! Как далек он был сейчас от чувств и помыслов Абрахама. И как мог он из-за этого человека восстать против отца, против такого отца! Конечно, нужно заняться этим делом и уладить его завтра; но все можно ведь сделать спокойно и разумно.
На цыпочках он прошел в спальню. Клара спала, бледная и прекрасная, в своей большой постели. Маленький Карстен тоже спал, посапывая носиком и подергивая хрупкими пальчиками, похожими на крохотные розовые креветки.
Абрахам пошел в кабинет и проспал сном праведника до утра.
Он проснулся с каким-то неприятным ощущением неловкости и тяжести: это была мысль о Стеффенсене. Абрахам отогнал эту мысль, позвонил и спросил вошедшую горничную, как обстояло дело наверху.
— Спасибо, все хорошо! И фру Клара и сынок провели ночь спокойно.
Это было самое главное. Все остальное уладится само собой. Пожелав Кларе доброго утра и лично удостоверившись в том, что маленькое существо с креветками вместо пальчиков чувствует себя хорошо, Абрахам пошел завтракать.
За столом профессор сразу начал:
— Я вчера долго раздумывал, о чем ты хотел говорить со мною, и, наконец, догадался, что это о Стеффенсене.
Абрахам подтвердил, что так оно и есть, и профессор, продолжая кушать, стал разъяснять дело.
Вся дирекция единодушно требовала его увольнения. Он не такой уж незаменимый мастер. Притом он не так уж беден, как говорят. Ходят слухи, что у него порядочные сбережения. Он очень неприятный господин: несговорчивый, недоброжелательный. На него поступило много жалоб от рабочих; были даже разговоры о том, что из машинного отделения пропадает масло. Правда, это голословно, никто этого не видел, но…
Абрахам защищал Стеффенсена горячо, но спокойно и рассудительно. Профессор порою соглашался с ним: например, он совершенно согласился, что глупо было говорить о неблаговидном поведении, — это, вероятно, выдумка Маркуссена.
Но, с другой стороны, Абрахам принужден был признать, что отец не мог поступить иначе. Профессор сказал, что Абрахам может, конечно, обратиться к дирекции, но он лично, по многим причинам, не советовал бы этого.
Абрахам решил еще раз обдумать это дело; так они и договорились.