Избранные произведения
Шрифт:
— Господи! Что ты говоришь, Педер! Ты тоже заметил? — мадам Крусе невольно огляделась вокруг. — Но, право же, ты напрасно горячишься; он не имел в виду ничего дурного!
— Да неужели? Ты уверена в этом, мама? А ведь он каждое воскресенье за обедом разглагольствовал о том, как высока нынче квартирная плата и как разумно поступают те, кто тем или иным способом уклоняется от такого расхода; и этому каждый раз подпевала она, его «копилка».
— Тише, тише, Педер! Нехорошо так говорить! Фредерика — очень порядочная женщина, а на Мортена не нужно сердиться.
— Да, мама, я думал об этом! Потому-то я и откладывал, пока было возможно. Но прошлое воскресенье, когда ты вышла из комнаты, он прямо спросил меня, как я полагаю, сколько вы получите за мои две комнаты, если я когда-нибудь перееду отсюда.
Мадам Крусе сильно покраснела:
— Мортен сам сказал тебе это, Педер?
— А ты думаешь, что капеллан очень стесняется в выражениях?
— Но ведь он же пастор, — пробормотала мать нерешительно. Эта мысль как будто разоружала ее. Она почувствовала, что ничего не может возразить, и Педер перебрался.
Она принялась украшать его новое помещение. Вся его старая мебель и все, что только могло ему понадобиться, постепенно перекочевывало в дом фру Готтвалл, и мадам Крусе несказанно радовалась, видя, каким уютным становилось это новое помещение.
На следующий раз фру Фредерика, придя с мужем к свекрови, чтобы пообедать, сказала с ехидной усмешечкой:
— А у вас, как я слышала, произошли большие изменения?
Это задело мадам Крусе, но она спокойно ответила:
— Что ты имеешь в виду, Фредерика?
— О! Я только видела очень много повозок с мебелью, выезжавших со двора все эти дни.
— Дорогая, это же мебель Педера! Ведь ты же знаешь!
— Ах, вот как! Я не знала, что Педер получит меблировку всей квартиры. А ты знал, Мортен?
— Ах, Фредерика! Ну как ты можешь так говорить?! — воскликнула мадам Крусе и даже попробовала засмеяться. — Это же только мебель, которая всегда была в его двух комнатах.
— Нет уж, простите, матушка, это неверно.
— Но я же уверяю тебя, Фредерика!
— Матушка, мне, конечно, не следует заниматься подсчетами, но темный карточный столик из красного дерева стоял в прихожей — во всяком случае все то время, что я бывала в доме.
— Да, относительно карточного столика ты права, Фредерика, — ответила мадам Крусе смущенно. — Может быть, ты заметила еще какие-нибудь мелочи, но это объясняется тем, что он нанял три комнаты и в них было немножко пусто…
— Ах, дорогая! Меня совершенно не касается, что мама дарит или отдает на сторону; но в данном случае мама ведь сама утверждала, что Педер получает только ту старую мебель, которая ему принадлежит. Закон есть закон, права есть права, и я настаиваю только на правах и законности.
Мадам Крусе поджала губы и ничего не сказала. Она очень хорошо знала, как знали многие, что молодожены получили от Йоргена очень крупную сумму на покупку обстановки, и уж конечно старый хлам, который увез с собой Педер, не стоил и четвертой части этой суммы.
Мадам Крусе знала также, что если сейчас смолчит, то Фредерика станет еще нахальнее в следующий раз. И все-таки она не сказала ни слова.
Почему? Она не хотела обострять отношения между братьями, да и побаивалась она этой четы: они умели так сплоченно действовать, и, кроме того, Мортен ведь пастор.
Но она не сознавала, что уклонялась от всякого открытого сражения потому, что ее деликатность не позволяла ей снисходить до размолвок с ними. Они знали это и пользовались этим.
Вообще же Мортен был настолько тяжел на подъем, что не мог применять те мелкие нападки, которыми действовала Фредерика; но он всегда поддерживал ее морально, хотя бы просто тем, что сидел рядом.
Единственное, от чего Мортен, кажется, в самом деле страдал, было то, что мать всегда предпочитала ему Педера. Это было больное место мадам Крусе. Любить одного ребенка больше, чем другого, казалось ей самым дурным поступком, какой только можно себе представить.
Но хуже всего было то, что совесть именно за это почти не упрекала ее.
Он ведь родился в тяжелое, трудное время, этот Педер! И многое она передумала, пока была беременна, еще невенчанная, не вполне уверенная в будущем.
Не удивительно, что этот маленький слабый ребенок, вошедший в ее жизнь в дни стыда и тяжелейшей работы, настолько заполнил ее сердце, что в нем осталось не много места для маленького толстячка, появившегося гораздо позже.
Так или иначе, это была несправедливость, большая несправедливость с ее стороны, что она любила Мортена значительно меньше, чем старшего сына. С другой стороны, неверно было бы утверждать, что она оказывала предпочтение Педеру словом или делом за счет младшего брата.
Наоборот, как бы из страха чем-нибудь выдать свою тайную любовь к старшему сыну она осыпала младшего подарками: вязала, шила, пряла, готовила и даже солила впрок для молодой четы. А Педеру только изредка, и то таясь от всех, осторожно совала в карман связанную украдкой пару чулок.
Но будь то чулки или иная какая-нибудь домашняя мелочь — табуретка или зеркальце, чем ей хотелось украсить новое жилище Педера, — она могла быть уверена, что как только Фредерика в следующий раз переступит порог, взгляд ее тотчас же упадет именно на пустое место, каким бы маленьким оно ни было, и тотчас же появлялась ехидная улыбочка и маленькое колючее замечание, которое попадало в самое больное место старого сердца мадам Крусе.
Постепенно как-то само собой установилось, что мадам Крусе вынуждена была вести ежедневную борьбу за то, чтобы сохранить в доме атмосферу спокойного благоденствия, которую она создала за последние годы. Даже старый Йорген чувствовал это благоденствие и так расхрабрился, что стал по воскресеньям немножко ворчать, если не было вина. Но этого Амалия Катерина не потерпела и дала ему должный отпор.
Но с Фредерикой дело обстояло значительно сложнее; однажды в воскресенье молодая пасторша заявила с усмешечкой: