Избранные произведения
Шрифт:
С тех пор как в ней проснулось сознание всей глубины ее несчастья, любовь ее стала настолько болезненной и мучительной, что она уже не могла держаться с Абрахамом так спокойно, как прежде. Теперь, когда она повернулась к нему лицом с такой нежностью, с такой влюбленностью, с таким желанием восторгаться им еще больше, чем раньше, у Абрахама не хватило сил оттолкнуть это единственное человеческое сердце, преданностью и доверием которого он владел вполне, — и он стал лгать.
Разгоряченный и воодушевляемый ее расспросами, он стал изобретательным;
Он рассказал ей всю свою речь, ту самую речь, которую он собирался произнести, речь, начинавшуюся словами: «Я пришел требовать своих прав!..» Он ничего не изменил в своих мечтах, он описал, как дирекция сдалась и принуждена была оставить Стеффенсена механиком. Но он отверг это! Он, Абрахам Левдал! Он хотел доказать влиятельным господам, что рабочие умеют помогать друг другу.
Тут он почувствовал, что краснеет до корней волос, и робко попросил ее не рассказывать о происшедшем ни одному человеку, даже Стеффенсену.
Грета сияла, не чувствуя лжи, и ее восторг успокоил совесть Абрахама. Хорошо, что она не могла видеть его: он, пожалуй, не вынес бы взгляда ее любящих, верящих глаз.
— Что с тобой, Абрахам? Почему ты ушел от меня? Где ты? Иди сюда и сядь здесь!
— Нет, Грета! Мне нужно идти. Уже поздно. Доброй ночи. Я скоро приду…
Абрахам возвратился из своего победоносного посещения старого Стеффенсена сгорбленный, смущенный и как бы потерявший почву под ногами. Все, все, что он пытался сделать, оказалось бессмысленным, но случилось нечто значительное… очень значительное… Эта ложь, открытая, явная ложь! Правда, он и прежде порою лгал, но лгал по мелочам. Никогда еще не лгал он так трусливо и так сознательно.
Ему вспомнилось лицо слепой. Он воображал на этом лице видящие глаза, вопрошающие и глубокие, от которых невозможно было скрыться, как он ни хитрил, как он ни изворачивался. Он думал и о своей матери. Это воспоминание было для него мучительно, но, как он ни боролся с ним, оно преследовало и терзало его.
У капеллана Мортена Крусе, — по мере того как он осваивался с обстановкой, — тоже было немало дел. Свое пасторское рвение он проявлял воскресными проповедями, а также устраивал молитвенные собрания, чтобы противодействовать успеху сектантских проповедников. Но, по правде говоря, большую часть своего времени он посвящал устройству мирских дел. Он стал частым гостем в конторе Левдала, куда приходил с заднего хода.
Новые принципы использования кредита, примененные Маркуссеном, требовали расширения и укрепления солидных деловых связей. До сего времени не нужны были почти никакие поручители; разве что изредка подпись консула Вита; но теперь их требовалось много. Маркуссен предложил даже старого Йоргена Крусе.
Тогда профессор Левдал разъяснил капеллану, до чего неразумно помещать деньги под четыре процента «в такое время». Результаты сказались очень скоро: между Йоргеном Крусе и Карстеном Левдалом стала постепенно налаживаться некая связь.
Старый Йорген надивиться не мог деловитости своего сына, хотя и не всегда соглашался с ним. Но он вообще был почти не в состоянии противиться Мортену. Как только между ними намечались разногласия, сын тотчас же становился важным пастором, и старый Йорген не знал, куда податься.
Таким образом, большая часть хорошо упрятанных денег старого Крусе в конце концов оказалась вложенной в предприятие Левдала, как выражался Мортен, и в первую половину года проценты, полученные им, составили весьма приятную сумму; это признал даже сам старый Йорген.
И мало-помалу у местных жителей вошло в обычай помещать свои сбережения в предприятие Карстена Левдала; это давало более высокий процент, и скоро элегантные контокорренты Маркуссена вытеснили скромные книжечки вкладчиков сберегательной кассы.
Когда старый Йорген, наконец, понял цену этих доходов, не стоящих труда и почти не связанных с риском, он оставил свою мелочную осторожность и стал даже азартнее сына в стремлении поскорее войти в контакт с великолепным предприятием Левдала, с предприятием, из которого как бы струилось золото.
Когда Мортен Крусе в первый раз принес жене проценты с денег, ранее отданных Карстену Левдалу, фру Фредерика обвила шею мужа своими тощими руками и прошептала:
— Это ведь почти семь процентов, Мортен!
— Не знаю, право, я не подсчитывал! — с достоинством ответил Мортен. — Но, насколько я понимаю, на человеке этом почиет благословение божие.
— А что будет с этими деньгами? Разве мы не положим их в банк? Ведь это надежнее?
— Как хочешь, Фредерика!
И деньги были положены в банк.
Но через неделю жена сказала:
— Знаешь ли, Мортен, сколько мы потеряли за эту неделю?
— А разве мы что-нибудь потеряли?
— Да ведь потому, что наши деньги были в банке, а не у Левдала, мы теряем более трех крон в неделю. Я это высчитала…
— Конечно! — огорченно ответил муж.
Наступила пауза. Пастор сидел и читал газеты своего отца: газеты обычно прежде доставлялись младшему Крусе. Фру Фредерика, сидя тут же, шила себе шляпку из черного шарфа, которым Мортон больше не пользовался: теперь он постоянно ходил с белым жабо на шее.
— Послушай! — сказала фру Фредерика. — Тебе не кажется, что глупо так расточительно терять деньги? Ведь подумай, что мы могли бы купить на эти три кроны! Для себя…
— Или для других, Фредерика…
— Ну да, конечно! Подумай, сколько бедных мы могли бы накормить за эти деньги, которые теперь вот никому не достались. Правда, я думаю, тебе следовало бы сходить к профессору. Конечно, если ты вполне уверен в нем? — и она устремила на мужа свои птичьи глаза с таким выражением, словно даже самый вопрос этот испугал ее.