Избранные произведения

Бирс Амброз

Холт был ошеломлен - "ошарашен", как он сам выразился, - но все же, видно, сохранил некое исследовательское любопытство. Он вынул часы, желая проверить, будет ли виден циферблат, и тем самым оценить силу свечения, природу и источник которого он не мог определить. Цифры были хорошо различимы и стрелки показывали одиннадцать часов двадцать пять минут. В тот же миг таинственный свет внезапно усилился до неимоверного, ослепительного сияния, затопившего все небо и погасившего на нем звезды; тень Холта выросла до чудовищных размеров и протянулась чуть не до самого горизонта. И в этом потустороннем освещении он увидел впереди и выше себя фигуру жены в ночной сорочке и их ребенка, которого

она прижимала к груди. Она смотрела Холту прямо в глаза, и, рассказывая об этом, он не мог подобрать слов, чтобы описать выражение ее лица, - сказал только, что оно было "нездешнее".

Вспышка была очень краткой и сменилась кромешной тьмой, среди которой белела все та же неподвижная фигура; постепенно она стала блекнуть и, наконец, пропала совсем, подобно светлому пятну, что стоит некоторое время перед глазами, когда их закроешь. Видение имело еще одну особенность, которую он поначалу не принял во внимание, но потом вспомнил: показалась только верхняя часть женской фигуры, выше талии.

Наступившая тьма была не абсолютной, а относительной, поскольку очертания местности постепенно стали вновь видны.

На рассвете Холт, наконец, добрался до городка, причем со стороны, противоположной той, откуда выходил. Брат с трудом его узнал. Глаза его блуждали, лицо осунулось и было бескровно. Путаясь и запинаясь, он поведал брату о ночном происшествии.

– Ляг, отдохни пока, бедный ты мой, - сказал тот.
– Подождем. Скоро все выяснится.

Предчувствие его оправдалось - через час пришла телеграмма. Дом Холта в пригороде Чикаго был уничтожен пожаром. Огонь отрезал жене выход, и ее видели в окне верхнего этажа с ребенком на руках. Она стояла неподвижно и, казалось, пребывала в забытьи. Уже приехала пожарная команда с лестницей, но тут пол под ними провалился и они сгинули в пламени.

Это случилось в одиннадцать часов двадцать пять минут по нью-йоркскому времени.

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Летом 1874 года я заехал в Ливерпуль по делам нью-йоркского торгового дома "Бронсон и Джарретт". Уильям Джарретт- это я. Моим компаньоном был Зенас Бронсон. Он умер, ибо не смог пережить обрушившуюся на него нищету, когда в прошлом году фирма обанкротилась.

Покончив с делами и чувствуя усталость и опустошенность, я решил, что продолжительное морское путешествие будет для меня тем самым сочетанием приятного с полезным, поэтому вместо того, чтобы отплыть на одном из многочисленных прекрасных пароходов, я взял билет до Нью-Йорка на парусник "Утренняя заря", на котором плыли и закупленные мною товары. "Утренняя заря" была английским судном с минимумом удобств для пассажиров, коими были только я сам и юная девица со служанкойнегритянкой средних лет. Мне показалось странным, что молодая англичанка нуждается в подобном присмотре, но позже она рассказала, что негритянка досталась ее семье в наследство от одной супружеской пары из Южной Каролины. Супруги умерли в один день в доме отца девушки в Девоншире - обстоятельство само по себе достаточно примечательное, чтобы запечатлеться в моей памяти, даже если бы в разговоре и не выяснилось, что мужа звали Уильям Джарретт - так же, как меня. Я знал, что кто-то из моих родственников осел в Южной Каролине, но ничего не знал об их судьбе.

"Утренняя заря" вышла из залива Мерси пятнадцатого июня, и несколько недель погода нам благоприятствовала - на небе не было ни облачка. Капитан прекрасный моряк, но не более того, нечасто удостаивал нас своим обществом, за исключением завтрака, обеда и ужина. С девушкой мы стали добрыми друзьями. Ее звали Джанет Харфорд. По правде говоря, мы почти не расставались, и я часто пытался проанализировать то чувство, которое она мне

внушала - нежное, скрытое, но властное притяжение, постоянно побуждавшее меня искать ее общества; но попытки оставались тщетны. Одно мне было понятно: это не любовь. Убедившись в этом и видя, что и она относится ко мне спокойно, как-то, когда мы сидели на палубе (кажется, это случилось третьего июля), я рискнул как бы в шутку попросить ее разрешить мое психологическое недоуменье. Я чувствовал, что она со мной вполне искренна.

На мгновенье она смолкла и отвернулась. Я испугался, что был груб и неделикатен, но она снова посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд ее был серьезен. И тут меня пронзило самое удивительное и странное ощущение. Мне показалось, будто это не ее взгляд обращен на меня, а как бы через ее глаза другие люди - мужчины, женщины, дети, чьи лица словно бы мне чем-то знакомы, - теснятся, борются за право взглянуть на меня. Парусник, океан, небо - все исчезло. Предо мною было лишь это странное фантастическое видение. Затем наступила темнота, постепенно, как бывает, когда привыкнешь, из глубин ее снова стали проступать знакомые очертания палубы, мачты и снастей. Мисс Харфорд сидела, откинувшись, с закрытыми глазами, повидимому, задремав. Книга, которую она читала, лежала раскрытой у нее на коленях. Не знаю, что подтолкнуло меня - но я взглянул на страницу: это оказалась удивительная и любопытная книга - "Размышления" Деннекера. Указательный палец девушки задержался на фразе:

"...Иным дано на время покидать свое тело и, подобно тому, как при пересечении двух потоков более мощный увлекает слабейший, так же и при встрече двух родственных душ они сливаются воедино, в то время как тела, сами не ведая того, продолжают каждое свой назначенный путь".

Мисс Харфорд вздрогнула и встала; солнце опустилось за горизонт, но еще не похолодало. Ни ветерка в воздухе, ни тучки в небе, звезды еще не зажглись. С палубы послышались торопливые шаги. Вызванный из каюты капитан присоединился к старшему помощнику, изучавшему показания барометра. "Боже милостивый!" - услыхал я его восклицание.

Через час водоворот на месте затонувшего судна вырвал у меня из рук Джанет Харфорд, и я, ослепший от темноты и морских брызг, потерял сознание, оплетенный снастями плавающей мачты, к которой сам себя привязал.

Очнулся я при свете лампы. Я лежал на койке в каюте среди знакомого окружения. На диване напротив сидел полураздетый человек и читал книгу. Я узнал своего друга Гордона Дойла, с которым в день отплытия встретился в Ливерпуле, - он собирался сесть на пароход "Прага" и еще уговаривал меня составить ему компанию.

Я окликнул его. В ответ он произнес: "Да", - и, не поднимая глаз, перевернул страницу.

– Дойл, - повторил я, - ее спасли?

Наконец он соблаговолил взглянуть на меня и усмехнулся, как будто я сказал чтото смешное. Очевидно, он думал, что я еще не совсем пришел в себя.

– Ее? О ком это ты?

– О Джанет Харфорд.

Его лицо выразило изумление. Он пристально смотрел на меня, не произнося ни слова.

– Но ты ведь мне скажешь, - проговорил я, - скажешь потом.

Чуть погодя я спросил:

– А что это за судно?

Дойл вздернул брови:

– Пароход "Прага", следующий рейсом Ливерпуль - Нью-Йорк и уже три недели болтающийся со сломанным валом, пассажиры - мистер Гордон Дойл и некий сумасшедший по имени Уильям Джарретт. Эти два выдающихся путешественника вместе погрузились на пароход, но теперь им грозит расставание в связи с твердым намерением первого выбросить второго за борт.

Я выпрямился:

– Не хочешь ли ты сказать, что я уже три недели плыву на этом пароходе?