Избранные сочинения Том I
Шрифт:
Германские правительства в марте 1848 г. были деморализированы, запуганы, но далеко не уничтожены. Старая государственная, бюрократическая, юридическая, финансовая, политическая и военная организация осталась неповрежденная. Уступая напору времени они немного распустили удила, но все концы их оставались в руках государей. Огромнейшее большинство чиновников, привыкших к механическому исполнению, вся полиция, вся армия, были им преданы попрежнему, даже пуще прежнего, потому что посреди народной бури, грозившей всему их существованию, только от них могли ждать спасения. Наконец, несмотря на повсеместное торжество революции, взимание и платеж податей производились с прежней аккуратностью.
В начале революции несколько изолированных голосов, правда, требовали, чтобы на всей немецкой земле
Людям, толкующим о специальном признании науки и ученых организовывать общества и управлять государствами, не худо бы было напоминать почаще о траги-комической судьбе несчастного франкфуртского парламента. Если какое либо политическое собрание заслужило название ученого, то именно этот пангерманский парламент, в котором заседали знаменитейшие профессора всех немецких университетов и всех факультетов, особенно же юристы, политико-экономисты и историки.
И вопервых, как мы уже заметили выше, это собрание в своем большинстве оказалось страшно реакционерным, до того, что когда Радовиц, друг, постоянный корреспондент и верный слуга короля Фридриха Вильгельма IV, бывший перед тем прусским посланником при германском союзе, а в мае 1848 г. сделавшийся депутатом национального собрания — когда Радовиц предложил этому собранию торжественно заявить свою симпатию австрийским войскам, этой немецкой армии, составленной большей частью из мадьяр и хорватов и посланной венским кабинетом против бунтующих итальянцев, огромное большинство, восхищенное его германо-патриотическою речью, встало и рукоплескало австрийцам. Этим оно торжественно заявило, во имя целой Германии, что главная и. можно сказать, едино-серьезная цель немецкой революции было отнюдь не завоевание свободы для немецких народов, а сооружение для них огромной новой патриотической тюрьмы, под названием единой и нераздельной пангерманской империи.
Ту же грубую несправедливость собрание оказало и в отношении поляков познанского герцогства, и вообще ко всем славянам. Все эти племена, ненавидящие немцев, должны были быть поглощены пан-германским государством. Того требовало будущее могущество и величие немецкого отечества.
Первый внутрений вопрос, который представился решению мудрого и патриотического собрания был: должны ли обще-германские государства быть республикою или монархией? И разумеется вопрос был решен в пользу монархии. В этом однако господ профессоров-депутатов и законодателей винить не следует. Разумеется они, как истые, и к тому же ученые немцы, т. е. как сознательно убежденные хамы, всею душею стремились к сохранению своих драгоценных государей. Но если бы они даже и не имели таких стремлений, то они все таки должны бы были решить в пользу монархий, потому что, за исключением немногих сотен искренних революционеров, о которых мы упоминали выше, того хотела вся немецкая буржуазия.
А в доказательство этого, приведем слова почтенного патриарха демократической партии, ныне социал-демократа, вышесказанного кенигсбергского патриота, доктора Iоганна Якоби. В речи, произнесенной им в 1858 году перед кенигсбергскими избирателями, он сказал следующее:
«Теперь, господа, я говорю это из глубины своего полнейшего убеждения, теперь во всей стране нашей, во всей демократической партии, нет ни одного человека, который, я не говорю, стремился бы к другой государственной форме кроме монархической, но который только мечтал бы о ней». Еще далее он прибавляет: „Если какое либо время, то именно 1848 г показал нам какие глубокие корни пустил монархи-ческий элемент в сердце народа".
Второй вопрос был какую форму будет иметь германская империя, централизованную или федеральную? — Первая была бы логичною и несравненно сообразнее цели, образованию единого, нераздельного и могучего германского государства, Но для осуществления ее необходимо бы было лишить власти, престола и выгнать из Германии всех государей кроме одного, т. е. начать и довести до конца множество частных бунтов. Это было слишком противно немецкому верноподданству, и потому вопрос был решен в пользу федеральной монархии, сообразно старому идеалу — множество средних и маленьких государей и столько же парламентов, а во главе всего этого единый обще-германский император и парламент.
Кто же будет императором? Таков был главный вопрос. Ясно было, что на это место возможно было назначить только австрийского императора или прусского короля. Никого другого ни Австрия, ни Пруссия не потерпели бы.
Большинство симпатий в собрании было в пользу австрийского императора. На это было много причин: вопервых, все непрусские немцы ненавидели и ненавидят Пруссию, как в Италии ненавидят Пиемонт. Король же Фридрих Вильгельм IV своим взбалмошным, самодурным поведением перед революциею и после нее совсем утратил все симпатии, приветствовавшие его при вступлении на престол. К тому же вся южная Германия по характеру своего населения, большею частью католического и по историческим преданиям и привычкам склонялась решительно в пользу Австрии.
Но выбор австрийского императора был все-таки невозможен, потому что австрийская империя, обуреваемая революционными движениями в Италии, Венгрии, Богемии и наконец, в самой Вене, находилась на краю гибели, тогда как Пруссия была вооруженная и готовая, несмотря на волнения в улицах Берлина, Кенигсберга, Позена, Бреславля и Кельна.
Немцы хотели единой, могучей империи несравненно сильнее, чем свободы. Всем ясно было, что только одна Пруссия могла дать Германии серьезного императора. Поэтому, если бы у господ профессоров, составлявших чуть ли не большинство франкфуртского парламента, была хоть капля здравого критического смысла, капля энергии, они должны бы были не задумываясь, не откладывая, а скрепя сердце тотчас же предложить императорскую корону прусскому королю.
В начале революции Фридрих Вильгельм IV непременно бы ее принял. Берлинское восстание, победа народа над войском поразило его в самое сердце; он чувствовал себя униженным и искал какого бы то ни было средства, чтобы спасти и восстановить свою королевскую честь. Не имея другого средства, он собственным движением ухватился за императорскую корону. Уже 21 марта, спустя три дня после своего поражения в Берлине, он издал манифест к немецкой нации, где об'явил, что, ради спасения Германии, он становится во главе общего германского отечества. Написав этот манифест собственноручно, он сел на коня и окруженный военною свитою, с трехцветным пангерманским знаменем в руке проехал торжественно по улицам Берлина.
Но франкфуртский парламент не понял или не захотел понять этого совсем нетонкого намека, и вместо того, чтобы прямо и просто провозгласить прусского короля императором, они, как это делают близорукие и нерешительные люди, прибегали к средней мере, которая, ничего не решив, была прямым оскорблением прусского короля. Господа профессора не поняли, что прежде выбора германского императора, они должны были состряпать обще-германскую конституцию, а еще прежде должны были формулировать „основные права германского народа".