Избранные сочинения
Шрифт:
а для этого телесная сила не надобна. Да и знаменитый вождь Греции 350нигде не говорит, что желал бы иметь десятерых воинов, подобных Аяксу, но, по собственным словам, хотел бы иметь десятерых, подобных Нестору: если бы это удалось ему, то Троя — он не сомневается — вскоре пала бы.
(32) Но возвращаюсь к себе: мне уже восемьдесят четвертый год. Хотел бы я похвалиться тем же, чем и Кир, но могу только сказать: хотя силы мои уже не те, какие были тогда, когда я служил солдатом или квестором в Пуническую войну, или консулом в Испании, или, четыре года спустя, когда я в чине военного трибуна сражался под Фермопилами в консульство Мания Ацилия Глабриона, все-таки, как вы видите сами, старость не совсем ослабила и не совсем изнурила меня: есть у меня силы и для курии, и для ростр, 351и для друзей, и для опекаемых, и для гостеприимцев. Ведь я никогда не соглашался с пресловутой старинной пословицей, советующей нам: «Хочешь старости долгой — состарься пораньше». Я же, но правде сказать, предпочел бы стариком пробыть
(33) Но, скажут мне, сил у меня меньше, чем у любого из вас. Право же, и вы не так сильны, как центурион Тит Нонций. Но разве он поэтому выше вас? Умеренность нужна и в трате сил; не напрягай их больше, чем можешь; тогда не будешь испытывать их недостатка. Милон, говорят, вступил на ристалище в Олимпии, неся на плечах быка. Что же предпочел бы ты получить в дар: такую же силу мышц или силу ума Пифагора? Словом, пользуйся благом, пока обладаешь им; когда же его не станет, не сожалей о нем. А не то и молодые люди должны были бы сожалеть об отрочестве, а более зрелый возраст — о юности? Течение жизни определено, путь природы един и прост, и каждому возрасту впору свое: слабость присуща детству, пылкость — юности, строгость правил — зрелому возрасту, а умудренность — старости, — все эти свойства естественны, если своевременны. (34) Ты, Сципион, верно, знаешь, как поступает гостеприимец твоего деда Масинисса, 352а ведь ему уже исполнилось девяносто: отправившись в путь пешком, он уже не садится на коня; выехав верхом, он уже не сходит с коня; ни дождь, ни холод не могут заставить его покрыть голову; мышцы его крепки, и ему легко справляться со всеми обязанностями и делами царя. Так упражнение и воздержанность помогают человеку даже в старости сохранить долю былых сил.
XI. Нету у старости сил? Но сил от нее и не требуется. Потому-то все законы и установления освобождают наш возраст от обязанностей, непосильных для него. Следовательно, нас не только не заставляют делать того, чего мы не можем, но и всего, что мы можем, не требуют.
(35) Но, скажут мне, многие старики столь немощны, что им не только обязанности, но и сама жизнь не по силам. Но ведь это порок не старости, а здоровья. Как слаб силами был сын Публия Африканского — тот, который тебя усыновил! Какое хрупкое здоровье было у него, вернее, никакого не было. Будь иначе, и он был бы светочем нашего государства: к величию духа, унаследованному им от отца, прибавилось более широкое образование. Что же удивительного в том, что старики слабосильны, если это и с молодыми бывает? Старости надо сопротивляться, Лелий и Сципион, а потери возмещать усердием. Как борются с болезнью, так надо бороться и со старостью: заботиться о здоровье, (36) упражняться, хоть и в меру, есть и пить столько, сколько нужно для восстановления сил, а не для их угнетения. При этом печься надо не только о теле, но больше о сердце и о разуме; ведь и они, если в них не подливать масла, как в светильник, гаснут от старости. Тело от излишних упражнений устает — ум же от упражнения укрепляется. Ведь Цецилий, упоминая глупых стариков в комедиях, имеет в виду доверчивых, забывчивых и расслабленных, а все это — недостатки не старости вообще, а старости праздной, ленивой и сонливой. Как наглость и разврат свойственны больше молодым, чем старикам (не всем, однако, а лишь непорядочным), так и старческая глупость, обыкновенно называемая сумасбродством, свойственна не всем, а только пустым старикам.
(37) Над четырьмя могучими сыновьями, над пятью дочерьми, над таким большим домом и обширным кругом опекаемых главенствовал Аппий, слепой и старый; ибо дух его был напряжен, как лук, и он, слабея телом, не поддавался старости; он сохранял среди близких не только уважение, но и власть: его боялись рабы, почитали дети, любили все; в этом доме были в почете нравы и порядки, завещанные предками. (38) Ведь старость почтенна, если сама себя защищает, если отстаивает свои права, если никому не отдалась под власть, если до последнего вздоха правит близкими. Хвалю юношу, если в нем есть что-то от старика, и старика, если в нем есть что-то от юноши; кто следует этому правилу, тот состарится телом, но не духом.
Я пишу сейчас седьмую книгу «Начал»; собираю воспоминания о древности, а речи, которые я произносил, выступая защитником по самым знаменитым делам, обрабатываю теперь особенно тщательно; и еще много занимаюсь авгуральным, понтификальным и гражданским правом, греческой литературой, и, по способу пифагорейцев, чтобы упражнять память, припоминаю вечером все, что я в этот день сказал, услыхал, совершил. Вот упражнения для ума, вот ристалище для мысли! Усердно трудясь, я не так уж страдаю от недостатка сил. Я помогаю друзьям, часто бываю в сенате, по собственному почину приношу туда давно обдуманные мнения и защищаю их всеми силами моего духа, а не тела. Даже и не будь я в состоянии выполнять все это, мне и на ложе было бы приятно размышлять о том, что мне уже не по плечу. А если я что могу, то лишь благодаря всей прожитой мною жизни: кто провел ее в таких занятиях и трудах, не чувствует, как к нему подкрадывается старость; он старится постепенно и неощутимо для себя, и его век не переламывается вдруг, а гаснет от долгих лет.
XII. (39) Следует третий упрек старости: она, говорят, лишена плотских наслаждений. О, прекрасный дар позднего возраста, уносящего как раз то, что в молодости всего порочнее! Послушайте же, лучшие из юношей, давнишнее рассуждение Архита Тарентского, 353одного из самых великих и прославленных мужей; мне передали его, когда я в молодости был в Таренте вместе с Квинтом Максимом. Природа не наслала на человека напасти более губительной, чем страсть к наслаждению; ибо жадная похоть заставляет нас дерзко и неудержимо стремиться к ее утолению; (40) отсюда измены отечеству, отсюда государственные перевороты, отсюда тайные сношения с врагами; нет преступления, нет дурного деяния, на которое страсть к наслаждениям не толкнула бы человека; разврат, прелюбодеяния и всяческие гнусности порождаются одними только соблазнами наслаждения. Если самое прекрасное, что даровала человеку природа или божество, — это разум, то ничто так не враждебно этому божественному дару, как наслаждение; (41) где властвует похоть, нет места воздержности,
(42) К чему все это? Чтобы вы поняли одно: если мало своего разума и мудрости, чтобы презреть наслаждение, то мы должны быть благодарны старости, избавляющей нас от недостойных желаний. Ведь наслаждение мешает нам судить здраво, оно враждебно разуму, притупляет, так сказать, зоркость разума, чуждо доблести. Неохотно исключил я из сената Луция Фламинина, брата храбрейшего мужа Тита Фламинина, через семь лет после его консульства, но я счел своим долгом заклеймить разврат. Ведь его, когда он, будучи консулом, находился в Галлии, во время пира некая распутница упросила отрубить голову одному из узников, осужденных за преступление. В цензорство его брата Тита, моего ближайшего предшественника, он ускользнул от кары, но ни я, ни Флакк не могли оставить безнаказанной такую гнусную и низкую страсть, и его опозорившую, и нашу державу обесчестившую.
XIII. (43) Я часто слыхал от старших, которые, в свою очередь, в детстве слышали это от стариков, что Гай Фабриций, когда он прибыл послом к царю Пирру, не раз удивлялся тому рассказу, что услыхал от фессалийца Кинея: будто в Афинах есть человек, 355выдающий себя за мудреца и утверждающий, что все наши дела должно мерить наслаждением; слыша это от Кинея, Маний Курий и Тиберий Корунканий, по их словам, не раз желали, чтобы он убедил в этом самнитов и самого Пирра, так как их будет легче победить, когда они предадутся наслаждениям. Маний Курий был современником Публия Деция, 356который за пять лет до его консульства, будучи консулом в четвертый раз, обрек себя в жертву ради государства; его знал Фабриций, знал Корунканий, которых и собственная их жизнь, и подвиг названного мною Деция убеждали в том, что есть нечто от природы прекрасное и славное, к чему надо стремиться по своей воле и ради чего всякий достойный муж отвергнет любое наслаждение. (44) Зачем же мы так много говорим о наслаждении? Да затем, что не бранить, а хвалить надобно старость, коль скоро она совсем не ищет наслаждений. Она обходится без пиршеств, без столов, уставленных яствами, и без часто осушаемых кубков, — значит, не знает она и опьянения, несварения и бессонницы.
Но если и наслаждению приходится отдавать некоторую дань, так как нелегко устоять перед соблазном (недаром Платон, но внушению богов, называет наслаждение «приманкой в руках бедствий», на которую люди ловятся, как рыба), то старость, отказавшись от пышных пиршеств, все-таки может находить удовольствие в скромном застолье. В детстве я часто видел, как возвращался с пира старец Гай Дуеллий, сын Марка, впервые победивший пунийцев в морском бою, 357его радовал и вощаной факел, и флейтист — тот беспримерный почет, которым он пользовался, даже став частным лицом, — ведь ему это дозволяла слава! (45) Но зачем говорить о других? Вернусь к себе самому. Во-первых, у меня всегда были сотоварищи. Ведь товарищества учреждены в год моего квесторства, 358когда нами восприняты были идейские священнодействия в честь Великой Матери. Вот я и пировал с сотоварищами, и всегда очень скромно, хоть и с молодым пылом; но с возрастом все становится день ото дня спокойней, и я начал мерить удовольствие, получаемое от пиршеств, не столько телесными наслаждениями, сколько приятностью беседы в кругу друзей. Удачно наши предки назвали дружеское пиршественное застолье «жизнью вместе», так как оно, по их мнению, соединяет людей на всю жизнь; это лучше названий «общее винопитие» или «общий обед», данных греками, которые как будто бы всего более ценят то, что тут всего менее ценно. XIV. (46) Я же, ради приятной беседы, люблю и ранние пиры, и не только с ровесниками, которых уже осталось мало, но и с вашими сверстниками, и с вами, и я весьма благодарен старости за то, что она пуще разожгла во мне вкус к беседе, а вкус к вину и к еде отбила. А если и они кому-нибудь приятны (пусть не кажется, будто я готов объявить войну всякому наслаждению; ведь и в нем есть, пожалуй, естественная мера), то, по моему разумению, старость не лишена способности ценить и эти удовольствия. Мне нравится быть, по обычаю предков, распорядителем пира, держать речь с кубком в руке с верхнего места; мне отрадны и кубки, как в «Пире» Ксенофонта, «небольшие и источающие влагу», и прохлада летом, и солнце или огонь зимой; того же обыкновенья держусь я и в Сабинской моей усадьбе; изо дня в день приглашаю я к столу соседей, и мы, сколь можем долго — до поздней ночи, коротаем время в беседе.
(47) Но, скажут мне, старики лишены того, так сказать, приятного щекотания, в котором и состоит наслаждение. Согласен, но ведь они и не желают этого, а чего не желаешь, без того и легко прожить. Софокл, уже под бременем лет, когда его спросили, предается ли он любовным утехам, удачно ответил: «Да хранят меня боги от этого! Я с радостью бежал от них, как от грубого и бешеного хозяина». Людям, падким до таких дел, без них неприятно и тягостно, но насытившимся и удовлетворенным без них лучше, чем с ними. Впрочем, кто не желает, тот не чувствует лишения; значит, не желать, на мой взгляд, — самое приятное. (48) Пусть все эти наслаждения щедрей отпущены цветущему возрасту, — во-первых, отпущенное ему, как мы сказали, ничтожно, а во-вторых, они и в старости хоть не столь обильны, но не отняты у нас совсем. Как Турнион Амбивий 359больше удовольствия приносит зрителям, сидящим в первых рядах, но получают удовольствие и сидящие в последнем, так молодость, глядя на наслаждения вблизи, пожалуй, больше радуется им; но ими услаждается в достаточной мере и старость, глядящая на них издали.