Избранные сочинения
Шрифт:
(49) А разве это малого стоит, — если душа, словно отбыв свой срок на службе у похоти, честолюбия, соперничества, вражды, всяческих страстей, может побыть наедине с собой и, как говорится, жить ради себя! Если она действительно находит пищу в занятиях науками, то нет ничего приятнее старости, располагающей досугом. Мы видели, как в своем рвении измерить чуть ли не все небо и землю тратил последние силы Гай Гал, 360друг твоего отца, Сципион! Сколько раз рассвет заставал его за вычислениями, к которым он приступал ночью, сколько раз ночь заставала его за этим занятием, начатым поутру! Какая была для него радость за много дней вперед предсказывать нам затмения солнца и луны! (50) Говорить ли мне о занятиях менее важных, но все-таки требующих остроты ума? Как радовался своей «Пунической войне» Невий! Как радовался Плавт «Грубияну», как радовался он «Рабу-обманщику»! Помню я и Ливия 361уже стариком. Ведь он, поставив свою трагедию в консульство Центона и Тудитана за шесть лет до моего рождения, был еще жив в пору моей молодости. Говорить ли мне о занятиях Публия Лициния Красса понтификальным и гражданским правом или о трудах современника нашего Публия Сципиона, 362который несколько лет назад был избран в верховные понтифики? Всех упомянутых мною людей мы видели стариками, — а как горячо увлекались они этими занятиями. А Марк Цетег, в котором, как правильно сказал Энний, «поселилась сама душа убедительности»? Какое было видно в нем рвение к красноречию — даже в старости! Разве сравнятся с этими наслаждения от пиршеств, от игр, от блуда? Таково рвенье к наукам, которое у людей разумных и хорошо образованных с возрастом усиливается,
XV. (51) Перехожу теперь к радостям земледелия, — тем, что милы мне до необычайности. Им не препятствует никакая старость, и они, по-моему, более всего соответствуют образу жизни мудрого человека. Ведь сельские хозяева ведут счеты с землей, а она никогда не противится их власти и то, что получила, всегда возвращает с лихвой, иногда малой, но чаще большою. Впрочем, меня-то радует не только урожай, но и природная сила самой земли: приняв брошенное семя в свои распаханные и разрыхленные недра, она сначала обороняет его от света (потому и работу, благодаря которой это возможно, называют словом «боронить» 363), затем, согретое ее испарениями и ее объятием, семя лопается и выталкивает наружу зеленый побег, который, твердо стоя на корневых нитях, постепенно крепнет и, поднявшись коленчатым стеблем, одевается оболочками, как бы взрослея, а потом, освободившись от них, приносит свой плод — зерна, по порядку собранные в колос и защищенные от клювов мелких птиц частоколом остей. (52) Говорить ли мне о рождении, посадке и разрастании виноградных лоз? Не могу нарадоваться этому (знайте, что служит отдыхом и отрадой моей старости). Не буду говорить о том, какова сила всего того, что родит земля, способная из фигового ли зернышка, из виноградной ли косточки, из крохотных ли семян других плодов выращивать мощные стволы и ветви. Разве черенки, саженцы, тонкие плети, отводки и отростки лоз не радуют и не изумляют каждого из нас? А лоза, которая слаба от природы и, не имея подпорки, стелется по земле? Чтобы выпрямиться, она хватается своими усиками, словно руками, за все, что ей попадется; и когда ее многочисленные побеги расползаются куда попало во все стороны, тогда искусный земледелец обрезает ее ножом, не давая ей разрастаться и чересчур ветвиться. (53) А потом с началом весны у сочленений оставшихся тонких веток возникает так называемая почка; развиваясь из нее, образуется гроздь, которая, наливаясь соками земли под греющим солнцем, вначале очень терпка на вкус, затем, созревая, становится слаще и под покровом листьев не чувствует ни недостатка в тепле, ни избытка солнечного жара. У какого растения плоды отрадней, а вид красивей? Ведь я уже говорил, радует меня не одна только польза от лоз, но и само возделывание их, и вся их природа: ряды подпорок, соединенье верхушек, подвязывание и отсаживание лоз, обрезывание или сохранение отростков (о нем я уже говорил). Рассказывать ли мне об орошении, о перекапывании и рыхлении земли, благодаря которым она становится намного плодороднее? Говорить ли мне о пользе удобрения навозом? (54) Об этом я писал в своей книге о земледелии. Ученый Гесиод не сказал об этом ни слова, когда писал об обработке земли; но вот Гомер, живший, как мне кажется, на много столетий раньше, показывает, как Лаэрт, стараясь унять тоску по сыну, обрабатывает и унавоживает поле. Но сельская жизнь радует нас не одними только нивами, лугами, виноградниками и кустарниками, но также и садами, и огородами, стадами на пастбищах, роями пчел, разнообразием цветов. Отрадно не только сажать деревья, но и прививать их, ибо прививка — самое прекрасное изобретение садоводства. XVI. (55) Я мог бы вам указать много приятных сторон сельской жизни, но даже и сказанное мною было, чувствую я, чересчур пространным; вы простите мне это: меня увлекла моя любовь к сельскому хозяйству, да и старость, по своей природе, не в меру болтлива (пусть не кажется, что я не признаю за ней никаких пороков).
Ведь именно так прожил последние годы Маний Курий, спрaвив триумфы после побед над самнитами, сабинянами и Пирром; глядя на его усадьбу (она невдалеке от моей), я не могу вдосталь надивиться то ли скромности самого Курия, то ли нравам того времени: Курий сидел у своего очага, когда самниты принесли ему много золота; он прогнал их и сказал, что слава для него не в том, чтобы накопить золота, а в том, чтобы повелевать накопившими. (56) Могло ли такое величие духа не сделать его старость приятной? Но вернусь к земледельцам, чтобы не уклониться от того, что мне ближе. В те времена в поле, бывало, находились сенаторы, то есть старики; ведь пришедшие известить Луция Квинкция Циннинната о том, что он назначен диктатором, увидели его идущим за плугом; а потом, став диктатором, он-то и отдал приказ начальнику конницы Гаю Сервилию Агале схватить и казнить Спурия Мелия, стремившегося к царской власти. Курия и других стариков вызывали в сенат из их усадеб; поэтому тех, кто вызывал их, стали называть «посланцами». Так неужели жалкой была старость тех, кто в обработке земли находил радость? По моему мнению, едва ли бывает старость счастливее, и не только благодаря сознанию исполняемого долга (ведь земледелие приносит пользу всем людям), но и благодаря удовольствию, о котором я уже говорил, благодаря изобилию всего того, что потребно людям для жизни и даже для почитания богов, так что и с наслаждением — раз уж некоторые об этом тоскуют — можно заключить мир. Ведь у хорошего и рачительного хозяина всегда полны и винный погреб, и кладовая для масла, и кладовая для съестных припасов, а в его усадьбе полный достаток: она богата поросятами, козлятами, ягнятами, курами, молоком, сыром, медом, а сад сами земледельцы называют вторым окороком. И даже такие досужие занятья, как птицеловство и охота, делают сельскую жизнь еще обеспеченнее. (57) Надо ли мне и долее говорить о зеленых лугах или высаженных рядами деревьях, о красоте виноградников и оливковых рощ? Закончу коротко: хорошо обработанную землю ничто не может превзойти ни доходностью, ни красотой. И старость не только не лишает нас всего этого, но даже призывает и манит в деревню: где, как не там, можно в этом возрасте греться на солнце либо у огня, где найти столь благотворную прохладу, как не в тени деревьев или у воды? (58) Пусть же другие оставят себе оружие, коней, копья, дубинку и мяч, оставят себе охоту и состязание в беге; нам, старикам, пусть они из многих развлечений оставят игральные кости — и выпуклые и прямые — да и то лишь любителям, ведь старость может быть счастлива и без этого.
XVII. (59) Книги Ксенофонта часто могут быть нам полезны, так что читайте их внимательно, — впрочем, вы так это и делаете. Какие щедрые похвалы расточает он сельскому хозяйству в своей книге об управлении имуществом, озаглавленной «Домострой». 364Дабы вы убедились, что земледелие он считает самым царственным занятием, напомню вам то, что рассказывает в этой книге Сократ Критобулу: когда лакедемонянин Лисандр, муж редкой доблести, приехал в Сарды и привез подарки от союзников к персидскому царю Киру Младшему, человеку великих дарований, правившему со славой, тот был милостив и добр к Лисандру и даже показал ему огражденный и тщательно засаженный участок земли. Лисандр стал восхищаться и вышиной деревьев, высаженных пятерками, как на игральной кости, и чисто обработанной почвой, и сладким запахом цветов, и сказал, что его изумляет не только усердие, но и искусство того, кто все это размерил и устроил. Кир ответил ему: «Да я сам все размерил, это мои ряды, мой план; многие из этих деревьев даже и посажены моими руками». Тогда Лисандр, глядя на его пурпурную одежду, на исходивший от него блеск и на его персидский убор со множеством золотых украшений и драгоценных камней, сказал: «Про тебя, Кир, недаром говорят, что ты живешь в блаженстве; ведь твоя доблесть неразлучна со счастьем».
(60) Вот каким счастьем дозволено наслаждаться старикам, и возраст не препятствует нам до глубокой старости усердно заниматься, наряду с прочими делами, также и сельским хозяйством. А Марк Валерий Корвин? 365Мы знаем, что он продолжал заниматься им и на сотом году жизни, после того как, уже прожив большую часть отпущенного срока, поселился в деревне и стал обрабатывать землю; между его первым и шестым консульством прошло сорок шесть лет, так что он занимал общественные должности столько же времени, сколько, по мнению наших предков, проходит от рожденья
(61) Каким большим влиянием пользовался Луций Цецилий Метелл, каким Авл Атилий Калатин! Ведь это о нем говорится в хвалебной надписи:
Его лишь одного все племена признали Первейшим из мужей в своем народе.Вам известны эти стихи, вырезанные на его гробнице. Следовательно, он пользуется признанием по праву, если насчет его заслуг молва единогласна. А каких мужей видели мы еще недавно! Верховный понтифик Публий Красс или Марк Лепид, облеченный тем же жреческим саном. Надо ли мне говорить о Павле или о Публии Африканском, или о Максиме, о котором я уже упоминал? Стоило им даже не внести предложение, а просто кивнуть головой, — и все повиновались их влиянию. Старость, особенно у тех, кто занимал почетные должности, пользуется столь великим влиянием, что оно ценнее всех наслаждений молодости. XVIII. (62) Но помните, — я во всех своих рассуждениях прославляю только такую старость, которая зиждется на том, что было заложено в молодости. А что отсюда следует, я недавно сказал при полном одобрении всех присутствовавших: жалкой была бы старость, которая нуждалась бы в речах, чтобы себя защитить. Ни седина, ни морщины не могут вдруг принести нам уважение, — нет, оно есть последний плод честно прожитой жизни. (63) Почетны и такие на первый взгляд ничтожные и обыденные вещи: тебя приветствуют, к тебе подходят, тебе уступают дорогу, перед тобой встают, тебя сопровождают, провожают домой, с тобой советуются. Все это соблюдают и у нас, и в других государствах, — и тем строже, чем лучше в каждом из них нравы. Лакедемонянин Лисандр (я только что упоминал о нем) говаривал, что Лакедемон — самая почетная обитель для старости: нигде не относятся к преклонному возрасту с таким вниманием, нигде старость не окружена большим почетом. Более того, по преданию, когда один человек преклонного возраста пришел в Афинах в театр, переполненный зрителями, то сограждане не уступили ему места; но когда он подошел к лакедемонским послам, сидевшим на отведенных для них местах, все они, говорят, встали и усадили старика вместе с собой; (64) после бурных рукоплесканий всех собравшихся один из послов сказал, что афиняне знают, как надобно поступать, но поступать, как надо, не хотят. Многое замечательно в вашей коллегии, 366но лучше всего то, о чем мы говорим: кто старше по возрасту, тот высказывается в первую очередь; так что старший годами авгур пользуется преимуществом не только перед теми, кто должностью выше него, но даже и перед теми, кто облечен высшей властью. Какие же плотские наслаждения можно сравнить с такою наградою, как почтение и влияние? Кто блистательно удостоился этих наград, те, мне кажется, до конца доиграли драму жизни и в последнем действии не осрамились, как бывает с неискушенными актерами.
(65) Но старики, скажут мне, ворчливы, беспокойны, раздражительны и трудны в общежитии, а если приглядеться к ним — то и скупы. Однако это недостатки характера, а не старости. Впрочем, ворчливость и прочие названные недостатки можно оправдать, хотя и не по всей справедливости, но и не без некоторого основания: старики думают, что ими пренебрегают, что на них смотрят сверху вниз, что над ними смеются; кроме того, по своему слабосилию, они болезненно воспринимают всякую обиду. Но все эти недостатки смягчаются добрыми нравами и привычками, что мы можем видеть и в жизни, и на сцене — на примере двух братьев из «Адельфов»: 367как суров один из них и как кроток другой! Дело обстоит так: не всякое вино и не всякий нрав портится с возрастом. Строгость в старости я одобряю, но, как и все остальное, умеренную, не доходящую до жестокости, (66) Что до старческой скупости, то смысла в ней я не вижу: разве не величайшая нелепость — требовать тем больше денег на дорогу, чем короче остающийся путь?
XIX. Остается четвертая причина, по-видимому, очень сильно беспокоящая и тревожащая людей нашего возраста, — приближение смерти, до которой старику, конечно, недалеко. Жалок тот старик, который за всю свою долгую жизнь не понял, что смерть надо презирать! Либо пренебрегать надо смертью, если она гасит душу, либо смерти надо желать, если душу она уводит к вечной жизни. Ведь третьего быть, конечно, не может. (67) Чего же бояться мне, если после смерти я либо не буду несчастен, либо даже буду счастлив? Впрочем, кто столь неразумен, пусть даже в юности, чтобы не сомневаться, что доживет до вечера? Напротив, в этом возрасте опасность смерти гораздо больше, чем в нашем: молодые люди легче заболевают, тяжелее болеют, лечить их труднее; и только немногие доживают до старости. Будь это не так, все жили бы достойнее и разумнее; ведь ум, рассудительность и здравый смысл свойственны именно старикам; не будь стариков, не было бы и государств. Но возвращаюсь к тому, с чего начал. Смерть неотвратима — так можно ли винить старость в том, что присуще, как видите, не ей одной, но и юности? (68) Меня — кончина моего прекрасного сына, а тебя, Сципион, кончина братьев, предназначенных занять высокое положение в государстве, убедила в том, что смерть — общий удел всякого возраста.
Но, скажут мне, молодой человек надеется прожить долго, на что старик надеяться не может. Неразумны его надежды: есть ли что глупее, чем принимать неизвестное за известное, ложное за истинное? Но, скажут мне, старику даже надеяться не на что. Однако его удел тем лучше удела молодого человека: он уже получил то, на что молодой только надеется; молодой хочет долго жить, а старик прожил долго. (69) Впрочем, — о благие боги! — что в человеческой природе долговечно? Дай нам самый долгий век, позволь надеяться, что мы достигнем возраста тартесского царя 368(ведь некогда, как я прочитал в летописях, жил в Гадесе некто Арганфоний, царствовавший восемьдесят, а проживший сто двадцать лет); но, по мне, все, что имеет конец, уже недолговечно. Конец наступает, — и оказывается, что прошлое уже утекло; остается только нажитое доблестью и честными деяньями; уходят часы, дни, месяцы, годы, и минувшее время не возвращается никогда, а что будет, того знать мы не можем. Какой век отпущен каждому, тем он и должен быть доволен. (70) Ведь актер может иметь успех и не играя от начала до конца драмы, достаточно ему понравиться в тех выходах, какие у него есть; так же и мудрым нет надобности доходить до последнего «Рукоплещите!». 369Ведь краткий срок нашей жизни достаточно долог, чтобы прожить его честно и достойно; но если она продлится, то горевать тут надо не больше, чем горюют земледельцы о том, что после приятного весеннего времени приходят лето и осень; ибо весна, как и молодость, предвещает и показывает, каков будет урожай, а остальные времена года предназначены для жатвы и сбора плодов. (71) Но плоды старости, как я говорил уже не раз, — в полноте воспоминаний о благах, приобретенных ранее. Ведь все, что согласно с природой, надо считать благом. А есть ли что более согласное с природой, чем смерть стариков? Смерть поражает и молодых, но вопреки противоборству природы. Поэтому, кажется мне, молодые умирают как мощное пламя, на которое обрушились с силой воды, а старики, — как догоревший костер, который тухнет и сам. И как плоды, если зелены, едва оторвешь от ветки, а созревшие в срок опадают сами, так жизнь молодых уносит сила, жизнь стариков — приспевший срок. И это мне даже приятно, ибо чем ближе я к смерти, тем яснее видится мне, будто я вижу землю и, наконец, из дальнего морского плавания приду в гавань.
XX. (72) Впрочем, предел старости не положен, не существует, и жизнь стариков оправдана, покуда они могут нести бремя долга и презирать смерть. Поэтому старость даже мужественнее и сильнее молодости. Потому-то, когда тиран Писистрат спросил Солона, что дает ему силы столь храбро сопротивляться, — Солон, говорят, ответил: «Старость». Но самый завидный конец — это когда ум здрав и чувства ясны, и только природа сама постепенно ослабляет скрепы, ею же созданные. Как разрушить корабль, как разрушить здание легче всего их строителю, так и человека легче всего разрушает природа, которая его вылепила; ведь всякая свежая связь рвется с трудом, старая же — легко. Вот и выходит, что за этот краткий остаток жизни старики не должны жадно цепляться, но не должны и отказываться от него без причины. (73) И Пифагор запрещает без приказания полководца, то есть божества, оставлять свой сторожевой пост, покидая жизнь. Мудрый Солон сочинил надгробную надпись, в которой говорит, что он не хотел бы, чтобы на похоронах его не было плачущих и скорбящих друзей. Он, думается мне, хотел, чтобы близкие любили его. А вот Энний сказал, пожалуй, лучше: