Избранные труды по языкознанию
Шрифт:
Эскиз истории человечества, который дан в последующих параграфах этого сочинения (с. 37–67), пронизан идеей нравственного совершенствования человека: «с появлением человека закладываются и ростки нравственности…», притом это «очеловечение» «происходит с нарастающим успехом» (с. 49), так что «дальнейшее совершенствование едва ли можно существенно задержать» (с. 50).
Всемирная история и ее поступательное развитие, прогресс («При всяком обозрении всемирной истории выявляется какое-то движение вперед; мы здесь тоже говорим о прогрессе». (См. с. 49)) рассматривается им на фоне взаимодействия внешних (материальных) и внутренних (духовных) факторов. Язык как главное проявление действия (Hauptwirksamkeit) человеческой духовной силы — не только «орган внутреннего бытия человека», но и «само внутреннее бытие».
Гумбольдт включил науку о языке в исследование проблематики человеческого бытия. Он называет ее «сравнительным языковедением» (с. 47). Следует различать, по-видимому, две возможности: 1. Общее свойство языковой способности, охватывающее все человечество, является фактором его внутреннего единства,
Гумбольдт считает, что сравнительное языковедение в его понимании не только обеспечит возможность «разглядеть исконную связь всех фактов», раскрывая перед нами язык как «внутренне цельный организм», но и подведет к «тщательному исследованию разных путей, на каких бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу создания языка» (с. 47). Лишь с учетом этого следует прочесть первые главы „Введения", касающиеся истории человечества (оправдывая тем самым их наличие в книге, посвященной обоснованию теории и философии сравнительного языковедения), и понять смысл заключения, к которому Гумбольдт пришел после глубокого осмысления всемирной истории: «Мы достигли, таким образом, понимания того, что с самого начала образования человеческого рода языки представляют собой первую и необходимую ступень, отталкиваясь от которой народы впервые только и оказываются способными следовать высшим человеческим устремлениям» (с. 67). Весьма поучительно знать, как Гумбольдт достиг этого результата, небезынтересного и для историка, тем более, что теория исторического языкознания почти полностью умалчивает о таких многосторонних и взаимопроникающих формах связей истории языков с говорящими на них народами. Это, разумеется, куда шире, чем обычный курс «истории языка». Характер языка в связи с формированием духовной организации и характером нации — это тема, которая занимала Гумбольдта с юных лет до самого конца его жизни. Она и стала главной темой, рассматриваемой в последних главах «Введения».
Свой обзор всемирной истории В. фон Гумбольдт начинает таким заявлением: «Рассмотрением того, как языковые различия и национальные разделения связаны с работой человеческого духа, непрестанно развертывающего с разной степенью силы все новые и новые образования, — поскольку оба эти явления способны взаимно прояснить друг друга, — я и займусь в настоящей работе» (с. 47).
Здесь демонстрируется одновременно метод Гумбольдта как историка, автора знаменитого сочинения „О задачах историка", и теоретика новой науки об универсальном сравнении языков. Ход его рассуждения таков. Хотя при исследовании истории телеологический подход не оправдан, однако и принцип каузальности недостаточен, ибо в истории человечества мы «временами как бы наталкиваемся на узлы, упорно не дающие себя распутать» (с. 48). Хотя в стремлении к гуманистическому идеалу человечества и в создании форм культуры «скрыта несомненная планомерность», проявление «человеческой духовной силы» в его многоликом разнообразии и во всех своих конкретных формах едва ли предсказуемо. Рождение, например, незаурядной индивидуальности в отдельных личностях и в народных массах необъяснимо одной лишь исторической преемственностью. В отличие от телеологического рассмотрения, ориентирующего нас на какую-то заранее назначенную цель человеческой истории, Гумбольдт призывает к самому естественному методу, ведущему нас к «внутреннему, свободно развивающемуся во всей своей полноте» «жизненному началу» (Lebensprinzip). Этим он обращает наше внимание на более стабильные факторы истории. Чем глубже проникаем мы в древние эпохи, говорит он, исторически значимые фигуры, чьи внешние жизненные обстоятельства известны, «встречаются нам все реже, теряют отчетливость» (с. 48). Становится неясно, только ли ими создано то, что им приписывают, или одно имя объединяет многих… Мы доходим до той стадии древности, в которой «не видим на месте культуры ничего, кроме языка» (с.49). Нам приоткрываются здесь, пусть «крайне туманно и мерцающе», очертания той эпохи, когда «индивиды растворены для нас в народной массе и единственным произведением интеллектуальной творческой силы предстает непосредственно сам язык» (с. 49).
Итак, В. фон Гумбольдтом полностью преодолено одностороннее толкование языка лишь как «зеркала истории», ибо языки тоже относятся к тем «основным силам», которые строят всемирную историю человечества. В этом диалектическом взаимоотношении факторов языка и истории кроется перспектива возможной интеграции двух наук — истории и языкознания — на новых началах.
В последующих главах рассматриваются проблемы, составляющие ядро теории лингвистического учения Гумбольдта. Это комплекс проблем (энергейа, внутренняя форма), который мы уже рассматривали в предисловии.
Идея внутренней формы языка в энергейтическом освещении даст нам возможность понять, почему сущность языка не исчерпывается внешней структурой (с. 162) и почему «мы опять должны отличать» внешнюю структуру «от внутреннего характера» («который живет в языке, как душа живет в теле, и придает ему то яркое своеобразие, которое захватывает нас, едва мы начинаем его осваивать») (с. 163). По Гумбольдту, хотя и вся внешняя форма, «все звуковые элементы» пронизаны индивидуальной самобытностью языка, однако надо «всегда помнить, что царство форм — не единственная область, которую предстоит осмыслить языковеду». По мнению автора, языковед «не должен, по крайней мере, упускать из виду, что в языке есть нечто еще более высокое и самобытное, что надо хотя бы чувствовать, если невозможно познать» (с. 163). А в чем все-таки сказывается характер того или иного языка? Противопоставляя характер внешней форме, Гумбольдт усматривает его наличие «в способе соединения мысли со звуками» (с. 167).
Мы должны сказать здесь пару слов и относительно очень важной проблемы синтеза, где, на наш взгляд, и лежит ключ к энергейтической теории языка.
Раньше, в § 22, Гумбольдт говорил о сочетании внутренней мыслительной формы со звуком, видя в таком сочетании синтез, который производит из двух связуемых элементов третий, где оба первые перестают существовать как отдельные сущности (с. 107). В последней части „Введения" он посвятил акту синтеза в языках несколько глав. Хотя реальное присутствие синтеза обнаруживается в языке «как бы нематериальным путем» (с. 197), конкретная задача автора сводится к тому, чтобы выявить «в языковом строе не просто мысленное (идеальное) действие синтетического акта, но такое, при котором реально намечается переход последнего в звуковое образование» (с. 198). Мы особо подчеркиваем, что здесь речь идет о «реальном переходе», и это не чисто формальная процедура выведения понятия путем дедукции (и затем закрепления его звуковым отпечатком), а акт подлинного синтеза, где мысль «покидает свою внутреннюю обитель и переходит в действительность» (с. 199). Иллюстрацией этому служит глагол, так как «ему одному придан акт синтетического полагания в качестве грамматической функции». Глагол, хотя сам возник так же, как и склоняемое имя, путем слияния своих элементов с корнем в результате синтетического акта, однако он вновь воспроизводит этот акт по отношению к предложению. Все остальные слова предложения подобны «мертвому материалу», ждущему своего соединения, и лишь глагол является связующим звеном, «содержащим в себе и распространяющим жизнь» (с. 199). С помощью глагола осуществляется очень важная задача: «в одном и том же синтетическом акте он посредством полагания бытия скрепляет воедино предикат с субъектом, при этом так, что бытие, с каким-либо энергичным предикатом переходящее в действие, прилагается к самому субъекту» (с. 199).
На примере глагола мы можем улови 1Ь специфический характер синтетического процесса в языке. Обычно в грамматиках того или иного языка, как повествует В. фон Гумбольдт, перечисляют различные виды глаголов, указывают, сколько времен, наклонений и спряжений имеет в том или в другом языке глагол, пытаясь показать специфику того или иного языка. Хотя все это важно, но этим еще ничего не сообщают об истинной сущности глагола: нужно выявить, «выражается ли и насколько выражается в глаголе данного языка его синтетическая сила, функция», ибо глагол — это «нерв самого языка».
С особой силой синтез выявляется при построении предложения. Некоторым исследователям идея языкового синтеза в учении Гумбольдта напоминает аналогичную проблематику философии Канта.
Систематическое сопоставление „Введения" В. фон Гумбольдта не только с тремя „Критиками", но и с „Антропологией" кенигсбергского философа (о важности этого последнего сочинения для понимания философии Канта см. А. Г у л ы- г а. Кант. М., 1981) создало бы новые возможности для ответа на вопрос: как соотносится «акт самостоятельного полагания через соединение (синтез)», который, по Гумбольдту, «в языке встречается на каждом шагу» (с. 198), с проблемой синтеза, являющейся центральной в трансцендентальной философии И. Канта. Одно бесспорно: гумбольдтовская идея активности языка (энергейа) раскрывается через синтетический акт, находит свой методический аналогон и безусловно теоретическое оправдание в кантовской идее активности сознания, осуществляемой через синтез. Именно принцип языкового синтеза, выставленный Гумбольдтом, полностью освобождает науку о языке не только от позитивизма эмпирической лингвистики, но и от мощной традиции логической универсальной грамматики: в силу познавательной активности человека мир превращается в язык, который, «встав между обоими», со своей стороны, «связывает мир с человеком и позволяет человеку плодотворно воздействовать на мир» (с. 198; разрядка наша. — Г. Р.).
Это — высшее проявление синтетического действия языка, выражающее одновременно и его сущность.
Очевидна идея диалектической связи из вышеприведенной цитаты: мир и человек, объект и субъект не оторваны полностью друг от друга, а между ними устанавливается определенная корреляция, они взаимоотносимы. Еще в 1806 г. в работе „Ланий и Эллада" он писал: «Язык должен поглощать в своей собственной, вновь созданной стихии… реальность субъекта и объекта, сохраняя только их идеальную форму» (с. 305). Эта соотносимость, если можно так выразиться, человека с миром (Weltbezogenheit) и мира с человеком (Menschenbezogenheit) отражена даже в самом термине языковое „миропонимание" (Weltansicht): как нет понимания (Ansicht) без мира, так и не будет дан человеку мир (Welt) без возможности его понимания, в данном случае — без языкового миропонимания.