Избранные труды по языкознанию
Шрифт:
В „Критике чистого разума" впервые в истории философии был дан вразумительный ответ на вопрос, как возникают понятия. Решающую роль при этом Кант отвел продуктивному воображению. Между чувственными данными и абстрактными понятиями Кант обнаружил промежуточную сферу, которую назвал „трансцендентальной схемой". Здесь не потеряна еще чувственная наглядность, но уже приобретена доля абстрактной всеобщности. «Так как синтез воображения имеет в виду не единичное созерцание, а только единство в определении чувственности, то схему все же следует отличать от образа. Так, если я полагаю пять точек
одну за другой , то это образ числа пять. Если же я мыслю только число
вообще, безразлично, будет ли это пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют в одном образе множество, например тысячу)… Это представление об общем способе, каким воображение доставляет понятию образ, я называю схемой этого понятия» [100] .
Кант говорит об именах числительных, но подобным образом можно
100
И.Кант. Сочинения, т. 3, с. 222–223.
Очень важен еще один вывод Гумбольдта: «Язык целиком зависит от бессознательной энергии» (наст, изд., с. 227). Начиная с Лейбница, немецкая философия уделяла все возрастающее внимание проблеме бессознательных компонентов мышления. По Канту, бессознательное — «акушерка мыслей» [101] . При этом бессознательные компоненты мышления оказываются шире пределов языка. (Может быть, именно поэтому Кант и не связал продуктивную деятельность воображения строго с языком.) Современный автор, математик Ж- Адамар, специально исследовавший процесс творчества, признается: «Слова полностью отсутствуют в моем уме, когда я действительно думаю» [102] . Для творчества, по Адамару, нужен более гибкий тип мышления, чем тот, который воплощен в языке. Он находит его в эстетическом переживании. По Канту, мир красоты — это мир творческого мышления, «свободной игры» познавательных способностей, промежуточная сфера между природой и свободой, теорией и практикой, описанная в „Критике способности суждения". Гумбольдт, обладавший, как мы убедились, высокой эстетической культурой, опирался и на эту работу Канта.
101
I. Kant. Gesammelte Schriften, Bd. XV, S. 65.
102
Ж. А д а м a p. Исследование психологии процесса изобретения в математике. М., 1970, с, 72,
Историческое рассмотрение языка привело Гумбольдта к еще одной важнейшей области философствования, где довелось ему сказать веское слово, не повторяя, но развивая идеи своих предшественников, — к теории истории. Здесь следует назвать две небольшие, но весьма значительные работы — „О задачах историка" (1821) и „Размышления о движущих причинах всемирной истории" (1818).
В противоположность идеалистическим системам «философии истории» Гумбольдт размышляет над «физикой истории». Как показывает термин, речь идет о материальных силах развития общества. При объяснении событий надо указывать не на предшествующие им события, а на те силы, которые определяют и те и другие. «Понятие Провидения, управляющего мировыми делами, следует здесь устранить, потому что оно, принятое в качестве объяснения, исключает любое дальнейшее исследование». (Bd. 3, S. 361). Причины мировых событий лежат, по Гумбольдту, в трех плоскостях — природе вещей, свободе человека, воле случая. В массе своей люди действуют по законам необходимости, свобода — удел индивидуальности. История сродни философии и искусству. Первая из двух отыскивает первопричину вещей, вторая стремится к идеалу прекрасного; историк же воссоздает судьбу человечества во всей ее полноте и жизненности, устраняя при этом все личное и частное.
Таков скупо очерченный круг философских идей Вильгельма фон Гумбольдта. Он был натуралист в высоком смысле этого слова, то есть мыслитель, отыскивавший естественные причины сущего, исследовавший и отстаивавший природное начало в человеческих установлениях.
А. В. Гулыга
О научном наследии Вильгельма фон Гумбольдта
В. Гумбольдт занимает в науке о языке совершенно особое место. Выдвинув оригинальную концепцию природы языка и подняв ряд фундаментальных проблем, которые и в настоящее время находятся в центре оживленных дискуссий, он, подобно непокоренной горной вершине, возвышается над теми высотами, которых удалось достичь другим исследователям. Многие из них с чувством гордости и благоговения числят себя его учениками и последователями — А. Потт, Г. Штейнталь, Г. Курциус, К. Фосслер, А. А. Потебня и даже такой независимый ученый, как И. А. Бодуэн де Куртенэ. Но нередко и тогда, когда не упоминается имя этого удивительного ученого, лингвисты, как это показывает пример Л. В. Щербы, идут по следам, проложенным В. Гумбольдтом
Однако, пожалуй, никто другой не порождал своим учением столько недоразумений, противоречивых толкований да и простого непонимания, как В. Гумбольдт, вокруг' имени которого образовалась чрезвычайно своеобразная мифология. Парадоксально и то, что, хотя В. Гумбольдт пользуется мировым признанием, его произведения знают очень мало переводов на иностранные языки, и когда они все же делаются, то, как свидетельствует недавнее американское издание, они представляют не столько собственно перевод, сколько перетолкование, осуществленное к тому же в терминах современных направлений
103
J. Р е n п. Linguistic Relativity versus Innate Ideas. The Hague, 1972; R. Brown. W. von Humboldt's Conception of Linguistic Relativity. The Hague, 1967.
104
R. Miller. The Linguistic Relativity Principle and Humboldtian Eth- nolinguistics. The Hague, 1968,
По-видимому, первая работа В. Гумбольдта на иностранном языке (если не считать того, что сам В. Гумбольдт написал по-французски работу о китайском языке) появилась в России. Это был перевод языковедческой работы В. Гумбольд- га, выполненный Б. Яроцким и опубликованный^ под названием „О сравнительном изучении языков в разные эпохи их развития" в „Журнале Министерства Народного Просвещения", № 3 за 1847 год. Спустя некоторое время последовал помещенный первоначально в 1858 и в 1859 гг. в том же журнале, а затем в 1859 г. вышедший отдельно труд „О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода", перевод которого был выполнен П. Билярским. Характеризуя это издание, Г. Щпет писал, что «этот несвоевременный перевод вышел у нас, и неуместно, в качестве „учебного пособия по теории языка и словесности в военно-учебных заведениях"» [105] . И тем не менее именно данный перевод этого труда был в дореволюционной России, по сути дела, единственным источником для ознакомления с концепцией В. Гумбольдта для тех, кто не владел немецким языком. Пользование этим переводом и в советское время приводило некоторых языковедов к конфузам, о которых тут не место вспоминать.
105
См. Г. Ш п е т. Внутренняя форма слова. М., 1927, с. 8.
В последние десятилетия переводы работ появлялись только в извлечениях которые, хотя и были достаточно информативны, однако не могли дать полного представления о замечательной по своей законченности теоретической концепции В. Гумбольдта и о его толковании поразительного по своему охвату языкового материала. Эту задачу призван выполнить настоящий сборник, в котором читатель найдет много впервые появляющихся на русском языке произведений В. Гумбольдта.
Наиболее ярким интерпретатором идей В. Гумбольдта в русской традиции, бесспорно, был А. А. Потебня. Следует, однако, отметить, что в его книге „Мысль И язык", где он непосредственно обращается к этим идеям, глава, посвященная В. Гумбольдту, представляет собой в основном всего лишь изложение некоторых положений учения В. Гумбольдта, которое сопровождается небольшими комментариями, а в других главах, затрагивающих эти положения, говорится главным образом о внутренней форме слова (к этой проблеме А. А. Потебня многократно возвращается и в своих „Записках по русской грамматике"), и притом не столько в понимании В. Гумбольдта, сколько следуя Г. Штейнталю. Влияние В. Гумбольдта на А. А. Потебню так же, как и на Д. Н. Овсяннико-Куликовского и его учеников (см. харьковскую серию публикаций под общим названием „Вопросы теории и психологии творчества"), ощущается в большей мере в тех работах, которые касаются общеэстетических и теоретико-литературоведческих проблем.
Советский период изучения научного наследия В. Гумбольдта начинается книгой Г. Г. Шпета „Внутренняя форма слова" (и в какой-то степени работой \ А. Ф. Лосева „Философия имени", опубликованной в 1927 г.). В первой своей части книга Г. Г. Шпета представляет вполне корректное изложение идей В. Гумбольдта, связанных с его положением о внутренней форме языка, а авторские соображения, основное назначение которых путем длинных рассуждений свести понятие внутренней формы языка к внутренней форме слова, проявляют себя во второй части.
Уже ближе к нашему времени следует назвать серию работ Г. В. Рамишвили (опубликованных как у нас, так и за рубежом — см. его многочисленные работы), сделавшего много для изучения теоретической концепции В. Гумбольдта, а также недавно вышедшую интересную книгу В. И. Постоваловой „Язык как деятель- ' ность". (Суммарное изложение взглядов Г. В. Рамишвили дано в предисловии к настоящему сборнику, а о книге В. И. Постоваловой будет еще речь ниже.)
В дальнейшем о В. Гумбольдте стали говорить лишь в книгах по истории языкознания. И если в первом очерке истории науки о языке, написанном Р. Шор и приложенном в виде послесловия к книге В. Томсена „История языковедения До конца XIX века" (опубликована в 1938 г.), В. Гумбольдт предстает как величественная фигура, заслуживающая всяческого уважения, то у авторов обильно появляющихся в последние десятилетия книг по истории лингвистических учений иногда от одного употребления слова дух захватывает дух, и они безоговорочно зачисляют этого глубокого ученого в безнадежные идеалисты и даже самым