Избранные труды по языкознанию

фон Гумбольдт Вильгельм

Чем дальше какой-либо язык удаляется от своих истоков, тем больше совершенствуется его форма, причем при одинаковых обстоятельствах. Продолжительное употребление теснее сплавляет элементы словосочетаний, отшлифовывает их отдельные звуки, делая их некогда самостоятельную форму более неузнаваемой. И я не могу отказаться от убеждения, что все-таки в основе всех языков лежит главным образом агглютинация.

В той мере, в какой мы рассматриваем обозначения грамматических отношений как состоящие из отдельных, более или менее независимых элементов, мы можем сказать, что говорящий, скорее, образует формы в каждый данный момент сам, чем пользуется уже имеющимися. Благодаря этому возникает гораздо большее разнообразие форм, ибо человеческий дух уже по своим природным свойствам стремится к совершенству, и каждое, даже редкое, отношение, подобно всем остальным, превращается в грамматическую форму. Там, где в отличие от этого форма рассматривается в более строгом смысле и образуется в процессе употребления, но при этом в процессе речи не образуется новых форм, там имеются формы только для того, что необходимо

обозначать часто; то, что встречается в языке реже, обозначается метафорически при помощи самостоятельных слов. К этому надо добавить еще два обстоятельства. Первое из них состоит в том, что не достигший достаточного уровня культуры человек имеет обыкновение представлять все особенное, характеризуя его со всех сторон, а не только с тех, которые необходимы для конкретных целей. Второе состоит в том, что некоторые народы имеют обычай стягивать в мнимые формы целые предложения, например вводить в самое ядро глагола управляемый глаголом объект, особенно если он является местоимением. Из этого вытекает, что именно те языки, которые в существенном смысле лишены подлинного понятия формы, располагают примечательным количеством мнимых форм, которые в строгой аналогии совместно друг с другом создают совершенство.

Если бы преимущества языков зависели от обилия и строгой упорядоченности форм, от количества выражений для обозначения самых различных частностей (в языке абипонов, например, местоимение 3-го лица образуется по-разному в зависимости от того, представляется ли человек присутствующим или отсутствующим, стоящим, сидящим, лежащим или расхаживающим), то языки дикарей следовало бы поставить выше языков народов с высокой культурой, как это нередко происходит даже и в наши дни. Но поскольку преимущества одних языков перед другими разумным образом можно искать только в их связи с развитием идей, то дело здесь обстоит как раз совершенно иначе. Такое многообразие форм обременяет язык, которому нет необходимости вводить в такое количество слов дополнительные определения, в которых он нуждается далеко не в каждом случае.

До сих пор я говорил только о грамматических формах, однако в каждом языке имеются также грамматические слова, применительно к которым сохраняется в силе большинство положений, касающихся формы. К грамматическим словам прежде всего относятся предлоги и союзы. При возникновении этих слов, служащих для обозначения грамматических отношений и являющихся подлинным знаком отношений, наблюдаются те же трудности, что и при возникновении форм. Различие между ними заключается лишь в том, что не все грамматические слова можно вывести из чистых идей, как это происходит с грамматическими формами, но необходимо привлечь на помощь такие эмпирические понятия, как пространство и время. Можно поэтому с полным основанием оспаривать то мнение, что предлоги и союзы в полном смысле слова существовали изначально, хотя недавно это и утверждалось в довольно резкой форме Лумсденом в его „Персидской грамматике". Согласно правильной теории Хорна Тука, как предлоги, так и союзы происходят от слов, обозначавших предметы. Формально-грамматическое действие языка основывается поэтому на степени приближенности или удаленности этих частей речи от их начального состояния. По-видимому, самый необычный пример по сравнению с другими языками для пояснения сказанного представлен в мексиканском языке в его предлогах. Мексиканский язык имеет три вида предлогов: 1) первый вид представлен предлогами, которые, по всей вероятности, с самого начала не выделяли понятия существительного, например с 'в'; 2) во втором предлог оказывается связанным с ка- ким-либо неизвестным элементом; 3) в третьем отчетливо представлен связанный с предлогом субстантив, например itic'в', состоящий из собственно ite'живот' и с 'в' — 'в животе'. Поэтому ilhuicatliticозначает не'в небе', как это принято переводить, а'в животе неба', так как слово 'небо' стоит в генитиве. Местоимения связаны с двумя последними видами предлогов, и, поскольку привлекаются не личные, а притяжательные местоимения, это отчетливо проявляется в скрытом субстантиве, в предлоге. Хотя notepotzcoпереводится 'за мной', на самом деле это означает 'за моей спиной' — от teputz'спина'. В данном случае видны этапы, на которых утрачивалось изначальное значение и одновременно формирующий язык дух народа, который, употребляя субстантивы живот, спина в качестве предлогов, прибавлял к ним уже имеющиеся предлоги (по типу латинского adinstarили немецкого immitten). Образованный в этом смысле менее совершенно миштекский язык обозначает 'перед/за домом' при помощи chisi, satahuahi'живот, спина, дом'.

Отношение, которое складывается в языках между флексиями и грамматическими словами, обосновывает новые различия между ними. Это проявляется в том, что один язык чаще образует определения при помощи падежа, другой — при помощи предлогов; один язык образует времена при помощи флексии, другой — при помощи сочетания со вспомогательными глаголами, поскольку эти вспомогательные глаголы, если они обозначают только отношения частей предложения, являются также лишь грамматическими словами. Сколько-нибудь правдоподобное вещественное значение (materielleBedeutung) греческого слова tuy/aveivуже неизвестно. В санскрите таким же образом, но гораздо реже употребляется shtha'стоять'. В данном случае, исходя из общих основ, можно вывести норму для оценки преимуществ языков. В том случае, когда обозначаемые отношения исходят из самой природы более сложного или обобщенного отношения, без добавления особого понятия, предпочтительнее обозначение при помощи флексий, в противоположном случае — при помощи грамматических слов, так как сама по себе совершенно незнаменательная флексия не содержит ничего,

кроме чистого понятия отношения. В грамматическом слове, кроме того, заключено дополнительное понятие, направленное на отношение с целью его определить; там, где чистого мышления недостаточно, всегда добавляется это дополнительное понятие. В связи с этим третий и даже седьмой падежи системы склонения в санскрите не являются завидным преимуществом данного языка, поскольку обозначаемые при помощи их отношения недостаточно определенны, чтобы отказаться от более четкого разграничения при помощи предлогов. Третья ступень, которую всегда исключают языки с развитыми грамматическими системами, характеризуется тем, что слово со всем его вещественным значением низводится до уровня грамматического слова, как мы наблюдали выше на примере предлогов. Достаточно вспомнить о флексиях или грамматических словах, чтобы прийти к одинаковому результату. Языки могут с достаточной четкостью и определенностью обозначать если не все, то большинство грамматических отношений и даже располагать большим разнообразием мнимых форм, однако они не могут избавиться от нехватки подлинных грамматических форм в целом и в отдельности.

До сих пор я неуклонно стремился отличить аналоги грамматических форм, при помощи которых языки лишь пытаются к ним приблизиться, от самих грамматических форм. Будучи при этом убежденным в том, что ничто не наносит изучению языков 'столь ощутимого вреда, как поверхностное, не основанное на прочных знаниях умничанье (Raisonnement), я старался, насколько это можно, без чрезмерной витиеватости, проиллюстрировать примерами каждый отдельный случай, хотя я и сознавал, что истинное убеждение может исходить только из досконального изучения по меньшей мере одного из рассмотренных здесь языков. Для того чтобы достичь окончательного результата, потребуется, не прибегая к фактической стороне, сделать выводы из всех положений затронутой здесь проблемы.

Главное, во что упирается все исследование о грамматических формах, — это умение правильно отличить обозначение предметов и отношений, вещей и форм.

Язык (dasSprechen) как материальное явление и результат реальных потребностей непосредственно касается только обозначения вещей; мышление как явление идеальное всегда касается формы. Преобладающая мыслительная активность придает языку формальную направленность, а преобладающая формальность языка поднимает мыслительную активность.

1. Возникновение грамматических форм

Изначально язык обозначает предметы и предоставляет мыслящему субъекту домысливать формы, связывающие речь.

Однако язык пытается облегчить это домысливание при помощи порядка слов и при помощи слов, обозначающих вещи и предметы, но предназначенных для указания на отношения и формы.

Так, на низшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи оборотов речи, фраз и предложений.

Эти вспомогательные средства подвергаются некоторому упорядочению. Так, порядок слов становится постоянным, упомянутые слова все более утрачивают самостоятельное употребление, вещественное значение и изначальную звуковую форму.

На второй ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи устойчивого порядка слов и при помощи слов с неустойчивым вещественным и формальным значением.

Порядок слов становится единообразным, слова, указывающие на отношения и формы, присоединяются к полнозначным словам и превращаются в аффиксы. Однако связь всех этих компонентов еще недостаточно прочна, заметны места соединения. Образовавшаяся смесь еще не стала одним целым.

На третьей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи аналогов форм.

В конце концов формы складываются окончательно. Слово, модифицированное в своей грамматической форме исключительно прн помощи измененного звука флексии, представляет собой целостность. Все элементы, которые наличествуют в языке, относятся к определенным частям речи и имеют не только лексическую, но и грамматическую индивидуальность. Слова, служащие для обозначения форм, избавившись от ненужного дополнительного значения, предназначены только для выражения отношений.

Таким образом, на высшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи подлинных форм, флексии и чисто грамматических слов.

Сущность формы заключается в ее единстве и в доминирующем положении слова (которое она оформляет) по отношению к добавляемым к нему дополнительным звукам. Этому, очевидно, способствует утраченное значение элементов и совершенствование звуков в процессе длительного употребления. Однако объяснить возникновение языка только посредством механического воздействия мертвых сил нельзя. Нельзя упускать из виду при объяснении возникновения языка воздействия силы и индивидуальности мышления.

Единство слова достигается с помощью ударения. Последнее имеет более духовную природу, нежели сами ударные звуки. Ударение называют душой речи не только потому, что оно вносит настоящее понимание в речь, но также и потому, что ударение непосредственней, чем что-либо другое в языке, является дыханием чувства, сопутствующего речи. При участии ударения слова приобретают отпечаток единства, связывающего их в грамматические формы. Подобно металлам, которые быстро сплавляются воедино только в стремительных огнедышащих потоках, слияние воедино новых форм происходит благодаря энергичному вмешательству мышления, стремящегося к ясности и определенности форм. Мышление проявляется во всех остальных особенностях форм. Таким образом, является непреложным фактом то, что, какие бы судьбы ни были уготованы языку, он никогда не приобретет совершенного грамматического строя, не испытав хотя бы однажды счастья быть языком мудрого, глубоко мыслящего народа. Ничто иное не избавит язык от несовершенства разрозненных, ни в чем прямо не соприкасающихся с мышлением форм.