Избранные труды по языкознанию
Шрифт:
Если же внимание обращается лишь на то, что можно выразить на каком-то конкретном языке, то не приходится удивляться возникающему в результате стремлению представить все языки, в сущности, равными по их достоинствам и недостаткам. Грамматические формы особенно зависят от намерения, которое с ними связывается. Они в гораздо меньшей степени сживаются со словами, чем это представляет себе слушающий и говорящий. Так как без обозначения грамматических форм невозможны ни речь, ни понимание, любой, даже самый примитивный язык должен обладать определенными способами их обозначений. Какими бы скупыми или необычными, изысканными или основательными ни были эти формы, разум, сформировавшийся в свое время при помощи более совершенных языков, может с успехом ими пользоваться и вполне наглядно представлять при помощи их все связи, существующие между идеями. Существование грамматики какого-либо языка более реально, нежели значительное расширение и дифференциация значений слов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в описаниях совершенно примитивных и неразвитых языков встречаются наименования всех форм, присущих
Тем не менее именно этот момент заслуживает специального обсуждения. Решающим в отношении достоинств и недостатков того или иного языка является не то, что способен выразить данный язык, а то, на что этот язык вдохновляет и к чему побуждает благодаря собственной внутренней силе. Критериями оценки языка являются ясность, определенность, живость идей, пробуждаемых в народе языком, который ему принадлежит, духом которого он создан и на который затем оказывал обратное формирующее воздействие. Если же оставить в стороне влияние языка на развитие идей и пробуждение чувств и попытаться уточнить, на что вообще способен язык как орудие, то оказываешься в области, границы которой невозможно установить, поскольку здесь отсутствует определенное представление о духе, который должен пользоваться языком, а все содеянное посредством речи всегда является общим порождением духа и языка. Любой язык должен рассматриваться так, как он был сформирован народом, а не каким-нибудь другим, чуждым ему образом.
Даже если в языке нет настоящих грамматических форм, все же, поскольку в нем никогда не ощущается недостатка в других способах обозначения грамматических отношений, этот язык вполне может порождать речь как материальный продукт; более того, в такие языки, по-видимому, могут быть привнесены извне и получить развитие любые разновидности речи.
Однако это последнее есть лишь плод чужеродной силы, пользующейся несовершенным языком по образцу совершенного языка.
Следовательно, ввиду того, что средствами почти любого языка можно обозначить все грамматические отношения, еще далеко не каждый язык имеет грамматические формы в том смысле, как это присуще высокоразвитым языкам. Различие, хотя и тонкое, но весьма ощутимое, заключается в материальном воплощении и в формальном воздействии. Результат данного исследования должен раскрыть это более подробно. В настоящий же момент достаточно провести различие между тем, какое воздействие может оказать на язык какая-либо произвольно привлеченная сила и как сам язык путем постоянного внешнего влияния может воздействовать на идеи и их развитие, чтобы избежать тем самым первого недоразумения, которого нужно здесь опасаться.
Второе недоразумение возникает в том случае, когда одна форма ошибочно принимается за другую. Поскольку к изучению неизвестного языка подходят с позиции более известного родного языка или латыни, то для иностранного языка избирается способ обозначения грамматических отношений, принятый в ряде языков. Словосочетаниям, или группам слов, выбранным для этой цели, даются названия грамматических форм, при помощи которых обозначаются такие отношения в родном языке либо в соответствии с общими языковыми законами. Однако очень часто подобные формы вообще отсутствуют в языке и заменяются другими или описываются. Поэтому во избежание ошибки необходимо изучать язык во всем его своеобразии, чтобы при точном расчленении его частей можно было определить, при помощи какой определенной формы в данном языке в соответствии с его строем обозначается каждое грамматическое отношение.
Американские языки часто служат примерами только что рассмотренных ошибочных представлений, и основное, что необходимо предпринять при разборе этих языков с позиций испанской и португальской филологии, — это избавиться от подобных ложных взглядов и ясно представить себе исконное строение этих языков.
Некоторые примеры позволят пояснить это более подробно. В ка- рибском языке форма aveiridacoпередается как форма 2-го лица ед. ч. имперф., конъюнкт, 'если бы ты был'. Но если рассмотреть это слово более точно, то veiriозначает 'быть', а представляет собой местоимение 2-го лица единственного числа, которое также соединяется с существительными, adaco— частица, указывающая на время. Хотя я не смог обнаружить этого в словарях, эта частица, вероятно, может обозначать даже определенный отрезок времени, так как oru- aconodacoозначает 'на третий день'. Дословный перевод этого словосочетания: 'в день твоего бытия'; при помощи этого описания выражается заключенное в конъюнктиве гипотетическое предположение. То, что в данном случае называется конъюнктивом, представляет собой, таким образом, отглагольное имя, связанное с предлогом, или — приближенно к глагольной форме — аблатив инфинитива, или латинский герундий в do. С помощью такого же способа конъюнктив обозначается во многих американских языках.
На языке луле парт, пасс., например, обозначается формой a-le-ti-pan'сделанный из земли'. Однако буквально это сочетание слогов обозначает 'землю из они делать' (Erdeaussiemachen) (3-е лицо мн. ч. наст. вр. от tic'я делаю').
Понятие инфинитива, как он был известен грекам и римлянам, также приписывается, если не всем, то большинству американских языков, исключительно в результате ошибочного принятия других форм за инфинитив. Инфинитив в бразильском языке является самым настоящим субстантивом: iucaозначает 'убивать' и 'убийство', саги —'есть' и 'еда'. 'Я хочу есть' передается сочетанием checaruai-pota, что дословно значит 'мою еду я хочу', или, с добавленным к глаголу аккузативом, — ai-caru-pota. Глагольная природа данного сочетания слов сохраняется лишь за счет того, что оно управляет в аккузативе другими существительными. В мексиканском языке наблюдается аналогичное добавление инфинитива, выступающего в качестве аккузатива к управляющему им глаголу. При этом инфинитив выражается посредством того лица в футуруме, о кбтором идет речь: ni-tlagotlaz-nequia'я хотел любить', что буквально означает: 'я, я буду любить, хотел'. Ninequiaозначает 'я хотел'. В результате присоединения к данной форме формы 1-го лица ед. ч. футурума flafotlaz'я буду любить' целая фраза превращается в одно слово. Однако тот же самый футурум может стоять и после управляющего глагола в качестве самостоятельного слова и передаваться, как это вообще характерно для мексиканского языка, только при помощи включенного в конструкцию местоимения с: ni-c-nequiatlagotlaz'я это хотел', то есть 'я буду любить'. Подобное двоякое положение по отношению к глаголу свойственно также существительным. Таким образом, в мексиканском языке в инфинитиве понятие футурума связывается с понятием существительного. Футурум выражается при помощи склонения (Beugung), существительное — при помощи конструкции. В языке луле оба глагола, один из которых управляет инфинитивом, непосредственно следуют один за другим в качестве двухverbafinita: caictucuec'я имею обыкновение есть', что, однако, буквально означает: 'я ем, я имею обыкновение'. Как проницательно заметил профессор Бопп, даже в древнеиндийском языке инфинитив является отглагольным именем, стоящим в аккузативе, что по форме совершенно аналогично латинскому супину. По этой причине он не может употребляться столь же свободно, как в греческом или латыни, языках более близких к природе глагола. Он также не имеет пассивной формы, и если таковая необходима, то вместо инфинитива используется управляющий им глагол. В результате употребляется выражение 'eswirdessengekonnt', а не 'eskanngegessenwerden'.
Из приведенных примеров следует, что нельзя рассматривать инфинитив во всех этих языках как исконно присущую им форму. Гораздо важнее описать в соответствии с их подлинной природой способы выражения инфинитива, заменяющие его, и отметить при этом, каким требованиям, предъявляемым к инфинитиву, удовлетворяет каждый из этих способов, поскольку ни один из них не выполняет всех этих требований.
Бывают случаи, когда в том или ином языке обозначение какого-либо грамматического отношения не точно соответствует понятию реальной грамматической формы. Такие случаи характеризуют своеобразие языка, а сам язык, в котором это имеет место, даже если бы он был в состоянии выразить абсолютно все своими собственными способами, все же отстоял бы далеко от соответствующего способа развития идей, ибо момент, когда эта задача выполняется успешней, наступает тогда, когда человеку, помимо материального результата его речи, уже не безразличны ее формальные свойства. Этот момент не может наступить без участия и воздействия языка.
Слова и существующие между ними грамматические отношения являются в нашем представлении двумя совершенно различными сущностями. Первые суть подлинные предметы языка, вторые — лишь отношения между ними, однако речь возможна только благодаря их взаимодействию. Грамматические отношения, если даже они не обозначены в языке, можно создать в своем представлении, и язык может быть построен таким образом, что недостаточная точность и неполнота понимания, по крайней мере до определенной степени, могут быть преодолены. Таким образом, несмотря на наличие определенных выражений для грамматических отношений, подобный язык имеет в своем распоряжении грамматику без собственно грамматических форм. Если, например, падежи образуются в языке при помощи предлогов, которые добавляются к остающемуся без изменения слову, то грамматическая форма отсутствует, а существуют лишь два слова, грамматическое отношение между которыми можно условно предположить. Так, форма e-tiboaв языке мбайя означает не 'через меня', как это принято переводить, а 'я через'. Связь между этим существует лишь в сознании того, кто это себе представляет, а не в связи знаков языка. L-eman'iв том же языке означает не 'он желает', а 'он' и 'желание' или 'желать', причем все это не связано каким-либо характерным для глагола образом и более сходно с выражением 'его желание', тем более что префикс 1, собственно, является притяжательным местоимением. Однако и в данном случае глагольное оформление существует условно, в сознании. Тем не менее как одна, так и другая формы довольно удачно выражают падеж имени и лиц о глагола.
Для того чтобы развитие идей происходило строго определенно и вместе с тем быстро и плодотворно, сознание должно освободиться от чисто условного представления о грамматических формах. Грамматические отношения, так же как и слова, должны обозначаться при помощи средств языка, поскольку в акте сознания, представленном в звуке, заключается все тяготение языка к грамматике. Грамматические знаки, однако, не могут быть одновременно словами, обозначающими вещи, поскольку в таком случае они вновь оказываются в изоляции и нуждаются в новом дополнении.
Если из числа подлинных обозначений грамматических отношений будут исключены оба средства — порядок слов с условно предполагаемыми между ними отношениями и предметные обозначения, — то из этих средств не останется ничего, кроме модификации слов, обозначающих вещи. Это единственное и является истинным понятием грамматической формы. К средствам, передающим грамматические отношения, можно отнести также еще и грамматические слова, отличающиеся тем, что в целом они обозначают не предмет, а только лишь отношение, причем отношение грамматическое.