Изгнание
Шрифт:
– Мы больше не должны об этом говорить. Мы должны быть мужественными, как те, кто пережил последнюю войну, – сказала она.
– Какую войну?
Она грустно покачала головой:
– Это не имеет значения. Разреши мне накормить тебя.
Руперт поджал губы:
– Нет. Сначала я напьюсь, чтобы у меня хватило мужества вернуться обратно.
– Куда, на поле боя?
– Нет, к своим кавалеристам, которые остались живы. Северный полк Горинга прячется где-то поблизости. Я должен разыскать его и привести сюда.
– Чтобы продолжать борьбу?
– Конечно.
«Теперь я знаю, – думала Николь, – что чувствовали вдовы во время второй мировой войны. Кровавая бойня продолжается, каждый день кто-то гибнет, и нужно думать о живых».
Позвонив в колокольчик и объяснив все слуге, она торопливо поднялась наверх и переоделась в то, что смогла отыскать для нее служанка: довольно линялое платье с пышной юбкой и приталенным лифом, украшенное, правда чистыми воротничком и манжетами. Потом она вернулась к принцу. Выполняя свое обещание, он накачивался бренди, на его щеках уже появился обычный румянец, лицо ожило, и на нем заиграла одна из его ленивых ухмылок. И все же Николь заметила, что глаза его блестят неестественно ярко, в их глубине притаилось отчаяние, так что малейшее расстройство может вернуть его в прежнее состояние депрессии.
В два часа дня, приняв ванну и переодевшись в какие-то вещи Ньюкасла, он отправился исполнять свой долг, пьяно дыхнув на Николь перегаром и пообещав вернуться до темноты. Николь осталась стоять, прислонившись к стене, стараясь осознать, что же произошло, и никак не веря в это и не позволяя внутренней тоске завладеть ее сердцем.
Через час вернулся Карадок, грязный как черт; сзади ковыляла его совершенно выдохшаяся лошадь. Глядя на него, Николь поняла, что больше не испытывает неприязни к слуге Джоселина. Она распорядилась, чтобы его накормили и дали выпить. Только после этого она осмелилась задать роковой вопрос, ответ на который без труда читался на его лице, ибо Карадок был просто в отчаянии.
– Ты нашел его? – решилась спросить она, наконец.
– Нет, его я не нашел. Он все еще лежит там. Но я принес вам вот это, – с этими словами он вынул из кармана кольцо с печаткой, принадлежавшее Джоселину, и осторожно положил его на ее протянутую ладонь.
Она в изумлении смотрела на него:
– Что ты хочешь этим сказать? Он умер или попал в плен? То, что ты не нашел его тела, дает ли это нам какую-нибудь надежду?
Слуга был мрачен:
– Боюсь, что нет, мадам. Лорд Джоселин никогда бы не расстался с кольцом, будь он жив. Вы помните случай с сэром Эдмундом Верни?
– Главный королевский знаменосец? – Николь побледнела. – После Эджгилла было найдено его кольцо, но его тела так и не нашли. Ты это имеешь в виду?
– Да.
Незаданный вопрос повис в воздухе.
– Ты хочешь сказать, что Джоселина разрубили на куски? – наконец произнесла Николь.
– Я его не нашел, – повторил Карадок хриплым голосом.
– Значит, он жив. Если, конечно, его не похоронил кто-то другой.
– «Круглоголовые» уже похоронили всех своих покойников. На поле остались только роялисты.
– Хватит, – отрезала Николь, – замолчи, Карадок. Если я услышу еще хоть одно слово о мертвых, я не смогу остаться с теми, кто еще жив. Ты понимаешь меня?
Он кивнул и поцеловал ей руку:
– Вы – хорошая женщина, леди Аттвуд. И сильная. Сначала я подумал, что вы просто глупая красивая кукла, но теперь я увидел огонь, горящий у вас внутри. Теперь я не удивляюсь тому, что мой хозяин так любил вас.
Только сейчас, выслушав добрые слова Карадока и осознав, что даже он говорит о своем хозяине в прошедшем времени, Николь не выдержала и разрыдалась. Она впервые плакала по мертвому мужу, только по нему, и ей не было дела до страданий принца Руперта, и ни одна жертва этой ужасной войны ее больше не интересовала.
– Вы должны отдохнуть, – превозмогая душевную боль, произнес Карадок, – пойдемте, миледи.
Несмотря на то, что он был сам до смерти измучен, он подхватил легкое тело Арабеллы и, позвав служанок, отнес ее наверх и уложил в постель, где вокруг нее тут же засуетились женщины, успокаивая ее. Они тут же напоили ее снотворным, и Николь быстро уснула, благо в этом она в тот момент нуждалась больше всего.
Николь снова была на поле боя, сейчас там было пусто и тихо, только птицы пели над головой. Трупов не было, но вокруг было множество могил, аккуратных и поросших молодой травкой, которая всегда быстро вырастает на болотистой почве. Еще там был Уильям Добсон, его темный силуэт четко выделялся на фоне светлого неба, он стоял у холста и был полностью поглощен своей работой. Николь окликнула его по имени, он сорвал шляпу и помахал ей в знак приветствия.
– Что вы рисуете? – прокричала она.
– Идите и посмотрите! – прокричал он в ответ.
Она побежала к нему через поле, чувствуя себя совсем как Кэти из романа Бронте «Грозовой перевал». «Глупо, конечно», – сказала себе Николь, ведь она всегда считала, что главная героиня этого романа не только ужасно раздражительная, но и безобразно толстая.
– Это портрет, – сказал художник, когда она подошла к нему.
– Чей?
– Меня просили держать это в тайне, но вы застали меня врасплох, – ответил Добсон.
Тут он отошел, чтобы ей было удобнее смотреть. Это был Джоселин, он смотрел на нее с холста как живой. Она внимательно вглядывалась в его блестящие черные кудри, сияющие золотистые глаза, нежные чувственные губы.
– Неужели он действительно умер? – тихо спросила она.
Но Добсон, казалось, не расслышал, он рассеянно проговорил:
– А?
Вглядевшись в портрет внимательней, Николь увидела: как и она, Джоселин изображен на портрете с цветами в руках. Это были ландыши.
– Эти цветы имеют какое-нибудь значение? – спросила она Добсона.