Изгнание
Шрифт:
Ксения удивилась такому общему нелюбопытству и безучастности к собственной судьбе, но не сказала про это, не осудила незнакомых ей людей, а заметила только, что интересно все же узнать, кто и почему их задерживает, и двинулась дальше. Марина — так звали подвижную девушку — хотела было выскочить за ней, но многоопытная мать цепко схватила ее за руку и, молча сжав, удержала в экипаже. Ксения столь же бесстрашно могла пойти и навстречу гибели своей, потому что не знала ни людей, ни времени, в котором жила, ничего такого, что должна была знать для собственной сохранности. Она обогнула несколько пустых крестьянских возов — их, хозяева терпеливо сидели рядком на каменном бордюре, — татарскую арбу с большими, в рост человека, колесами, нагруженную какими-то мешками и прикрытую старыми сетями, и оказалась перед довольно
Мужчины были разного возраста, по большей части молодые, одетые в солдатскую форму, но без оружия. Чуть поодаль, ближе к иззубренной скале, куда поворачивала дорога и стоял брошенный дом, вернее, каменная коробка — все, что осталось от дома, — остановились еще две телеги и модный в Крыму, похожий на плетеную корзину, тарантас, в который был впряжен серый в яблоках жеребец. Вокруг этого тарантаса и происходило что- то. Оттуда неслись негодующие голоса, крики и ругательства. И, как показалось Ксении, раздался выстрел — щелкнуло коротко и сухо, точно удар пастушьего бича.
Чуть приблизившись, Ксения остановилась, наблюдая и стараясь понять, что там происходит. В центре людского водоворота, перегораживающего дорогу, как петухи перед боем, наскакивали друг на друга маленький офицер и высокий худощавый человек в казачьем бешмете, армейской фуражке, но без погон. Оба размахивали руками, наступали и отступали — Ксении казалось, они неумело танцуют веселую кадриль.
Шел мимо Ксении пожилой солдат. Лицо его показалось девушке добрым и открытым, она решилась остановить его и попросила объяснить, что же происходит там, у домика. Солдат в сердцах махнул рукой, хотел было пройти, но, видно, передумал, остановился и сказал тоскливо:
— Шли бы вы отсюда, барышня! Не видите, офицерье пьяное над людьми издевается. Мой тебе совет... — Скова махнув рукой, он двинулся дальше.
— Но я не понимаю, — растерянно сказала Ксения в пустоту.
И откуда-то тотчас из-за ее спины вынырнул верткий мужичонка в плоском — блином — кожаном картузе, начал с удовольствием пояснять, чуть-чуть паясничая:
— Видите ли, мадемуазель, эта серая скотинка — мобилизованные. В нашу доблестную армию! А господину офицеру поручено гнать скотинку в Ялту. Скучная работа, мадемуазель! Вот господин поручик и решили поразвлечься, за чужой счет, разумеется. Еще недавно это называлось грабежом на большой дороге. Теперь — проверка документов, мадемуазель. С конфискацией имущества у неблагонадежных. Любого имущества — что приглянется! Включая жизнь — это ныне самое дешевое имущество, мадемуазель!
Ксения смотрела на говорившего недоуменно и испуганно. Кто он, этот мужичонка, одетый точно крестьянин или рыбак, но изъясняющийся как вполне интеллигентный человек? Как оказался тут, на дороге, и почему решил пугать ее неправдой? В том, что он лжет, Ксения не сомневалась: зачем было поручику, офицеру, позорить мундир и свое имя и совершать нечто такое, что не входило в его обязанности? И все же слова незнакомца и вся обстановка, все, что происходило вокруг и чего она еще не понимала, обеспокоило Ксению. Ей вдруг стало жутко от недобрых предчувствий, от страшного ощущения близкой беды и ненужности ее пребывания здесь. Но еще сильнее захотелось ей подойти, немедленно приблизиться, чтобы в тот же миг прогнать свои страхи, убедиться, что она обманулась и ее обманывали — и этот пожилой солдат, и этот лихой незнакомец — и что там, где стоит красавец конь и где офицер разговаривает с человеком в бешмете, ничего противозаконного не происходит. Обыкновенный кордон, проверка документов, недоразумение какое-нибудь, вероятно. Оттого и задержка, оттого и очередь на дороге. Этот, в бешмете, сам виноват и еще сопротивление властям оказывает... Успокаивая себя, Ксения, боясь передумать и повернуть, сделала несколько поспешных шагов и оказалась вблизи тарантаса в тот момент, когда маленький поручик — он был очень пьян, Ксения это сразу заметила, — кричал, размахивая револьвером:
— Кон'я рик!-ви-зи-ру-ем! Рик!-ви-зи-ру-ется — для армии! По прик!-зу, мил-стив-ссуд-дарь! — Он подскочил и потянул на себя уздечку.
— По чьему же это приказу? — не отступал высокий и тянул уздечку в свою сторону. —
Испуганный жеребец косил янтарным глазом и дергал головой.
— По моему прк!... казу! — ярился поручик.
— Вашему? Да я не подчиняюсь вам!
— Подчиняйтесь! Мне все должны подчиняться! Я оф-цер, милстив-ссударь!
— Извольте немедля отпустить меня! Я буду жаловаться! Рапорт подам!
— Я оф-цер, предуп-ждаю... Последствия... Пеняйте...
— Вы мародер! — сорвавшись, крикнул высокий.
Жеребец дернул головой, поручик выпустил уздечку и, не удержавшись, потерял равновесие и упал. К нему бросился фельдфебель, желая помочь подняться, но поручик оттолкнул его и, стоя на четвереньках, не целясь, выстрелил несколько раз. Револьвер прыгал в его руке. Высокий опрокинулся навзничь — он был убит. Пуля попала в переносье, кровь едва показалась и тоненькой струйкой потекла по щеке. Остальные пули угодили в лошадь. Красавец жеребец сделал «свечу», затем немыслимый прыжок в сторону и, упав, засучил ногами в агонии. Фельдфебель, приставив карабин к уху коня, добил его.
Поручик поднялся, спокойный и как будто протрезвевший.
— Убрать, — сказал он устало. — Штафирка, голос поднимает!
Фельдфебель, как эхо, повторил приказ. Два солдата за руки и за ноги подняли тело, поднесли к бордюру и, раскачав, бросили вниз. И то, что недавно было человеком, который возмущался, гневался, страдал, жил, — полетело, покатилось, как бревно, подпрыгивая, по склону, увлекая за собой мелкие и довольно большие камни.
Ксения в ужасе смотрела на происходящее. Но даже не бессмысленная смерть красавца жеребца и его строптивого, неуступчивого хозяина поразила ее, а та спокойная будничность, с которой отнеслись к случившемуся все окружающие в тот момент пьяного офицера: фельдфебель, солдаты и все стоявшие в очереди на «проверку документов», придуманную — теперь Ксения была в этом уверена — негодяем поручиком. Среди двух сотен людей не нашлось ни одного человека, который посмел бы вмешаться, схватил бы хулигана за руку. Ей захотелось закричать, сделать что-то, показать всем, что она не боится пьяного человечка, которого боятся все только потому, что он вооружен. Жаль, она одна. Нет рядом ни Виктора, ни Андрея: они офицеры — один полковник, другой капитан, — они могли бы приказать и даже арестовать этого Поручика...
— Следующего давай! — трезвея, приказал поручик фельдфебелю.
Тот призывно махнул рукой, подъехала арба. Татарин хотел было упасть в ноги, но поручик знаком показал удержать его и, сморщившись от отвращения, сказал с угрозой:
— Документ, Ахмедка!
И пока татарин, дрожа и низко кланяясь, разматывал красную тряпицу и доставал какие-то бумаги, а поручик делал вид, что изучает их, фельдфебель и те двое солдат, которые выбрасывали с дороги тело, споро и привычно обыскивали арбу — ощупывали груз, развязывали и кололи штыками мешки, одни снимали и оттаскивали в сторону — как только что убитого, — другие мешки отставляли, третьи, с зерном, без интереса, чтоб только досадить хозяину, высыпали тут же на землю. Татарин бросал то на них, то на поручика быстрые отчаянные взгляды.
— Плохой бумага, Ахмедка, — сказал наконец поручик. — Яман.
— Зачим яман? Яхши бумага, господин! — обреченно крикнул татарин и рухнул на колени. — Не губи, господин. Ты добрый, большой начальник. Моя Шамиль — сапсем маленький! Пылинка в твоем свете, господин. Не надо убивай Шамиль!
— Деньги давай, будет тебе новая бумага, — посоветовал фельдфебель. — Есть деньги?
«Боже мой, — подумала со все возрастающим страхом Ксения. — Это же не наши, это бандиты, а коротышка поручик — их атаман». И тут впервые ей пришла в голову мысль, от которой она напряглась, покрылась испариной: Ксения вспомнила, что забыла взять паспорт, он остался в перламутровом ларце деда, и у нее не было с собой вообще никаких документов. Она незаметно отступила дальше и дальше — на нее никто, по счастью, как ей показалось, не обратил внимания — и кинулась по дороге назад, к возку старого Максима, чтобы перерыть саквояж и убедиться в своей забывчивости: ведь когда дойдет ее очередь и поручик потребует ее документ, он обнаружит, что у нее нет «бумаги», и убьет ее ни за что, так же спокойно и безжалостно, как только что убил высокого в бешмете и его лошадь. Ксения все убыстряла шаг, она почти бежала.