Изгнанник
Шрифт:
Улица, ведущая к причалу Лудильщиков, была тиха и безлюдна. Шани совершенно точно знал, что в радиусе двух лиг нет никого, кроме него и Алека. Теплый ветер шуршал опавшей рыжей листвой, перегоняя ее по выщербленному булыжнику мостовой, над домами висел туманный ломтик дыни – молодой месяц, и первые, самые крупные звезды гроздьями вызревали в густой синеве вечернего неба. Шани смотрел на проступающую цепочку созвездий и думал о том, что где-то там, на другом конце Вселенной, находится его дом. Пусть отсюда не видно родного Солнца, но тем не менее Шани знал, что оно есть. Пока
– Мы не видим ни любви, ни совести нашими обычными человеческими глазами, – задумчиво произнес Шани, – но это не значит, что их не существует.
Алек, шагавший рядом, посмотрел на него, словно на полоумного. Уже в который раз за вечер.
– О чем это ты? – спросил он.
Шани не слишком нравилась его новая привычка запросто тыкать наставнику, но он решил ничего не говорить по этому поводу.
– Да так, пришла в голову очередная банальность, – откликнулся Шани. – Люблю, знаешь ли, иногда пофилософствовать по вечерам. Самые разные мысли приходят в голову.
Алек презрительно скривил губы. Сейчас он ненавидел бывшего наставника до физического отвращения и, должно быть, сам не мог сказать, почему потащился с ним на край города в район, пользующийся дурной славой.
Должно быть, хотел окончательно удостовериться в том, что от шеф-инквизитора незачем ждать ничего хорошего.
Шани думал, что где-то подсознательно Алек убежден: его ведут куда-то на убой. Убежден и готов сражаться за свою жизнь.
«Только не обольщайтесь моей мнимой дружбой. Не ищите во мне искреннего понимания. Не думайте, что я отомстил Вам и забыл. Я не забыл и не забуду. Наверно, все дело в том, что любовь – единственное, что придает смысл нам и нашим делам. Во мне больше нет любви ни к людям, ни к миру, ни к себе самому. И не будет».
– Здесь, – сказал Шани и толкнул дверь приснопамятного дома с надломленной веткой бересклета на номерной рамке. Конечно, завершение дела было связано с определенным риском, однако соблазн поставить точку именно в этом месте был чересчур велик.
Шани прикинул последствия и решил ему уступить. В конце концов, иногда можно пойти и на риск. Да и как еще можно бороться с соблазнами и искушениями?
– Где мы? – испуганно спросил Алек, входя за ним в дом и тотчас же чихая от пыли. Полумрак окутал их теплым тяжелым плащом. Шани казалось, что где-то далеко, в тишине второго этажа, легко и мелодично звенят колокольчики. Тысячи колокольчиков.
– Закрой дверь.
Протянув руку, Шани слепо пошарил по маленькому пыльному столику возле входа и наткнулся на заранее заготовленные свечу и огниво. Поставив на пол свой саквояж, он почиркал огнивом, и вскоре свеча горела, освещая грязную гостиную, заросшую неопрятными лохмами паутины, и новенький гроб, стоявший в пыли возле лестницы.
Алек коротко вскрикнул и тотчас же зажал себе рот ладонью. Шани приблизился к трумне и пнул ее ногой без всякого почтения к покойному. Алек болезненно зашипел, словно ударили его.
– Вы что творите? – нервно воскликнул он. Ненависть ушла – теперь парень просто боялся. Испытывал самый настоящий суеверный страх, несмотря на то что за время учебы в академиуме повидал покойников в самой разной стадии разложения.
Шани довольно улыбнулся. Страх – это хорошо. Это очень хорошо. Пусть лучше трясется от ужаса, чем прикидывает, чем бы сподручнее ударить бывшего наставника по голове.
– Сумку мне подай, – коротко и сурово приказал Шани. – И посвети.
Алек послушно поднял саквояж и подошел к трумне. Шани передал ему свечу и принялся копаться в темных кожаных внутренностях сумки, выискивая нужный предмет. Ага, вот и он – новенький гвоздодер послушно лег в ладонь.
– Приступим, – сказал Шани и принялся аккуратно выдирать гвозди из крышки гроба. Пятно света дрожало и металось – у истерически поскуливающего Алека тряслись руки, словно парня внезапно охватила жестокая лихорадка. Шани на время оторвался от работы и пристально посмотрел на Алека.
– Свечу не урони, – сказал он жестко. – Весь дом спалишь к Змеедушцевой матери.
Алек кивнул и взялся за свечу двумя руками. По его лицу стекали крупные капли пота. Шани подумал, что с перепугу парень и в обморок может грохнуться – тогда пожара и впрямь не избежать. Ну ничего, авось удержится. Когда охранцев Луша свежевал, то не падал.
Постепенно гвозди один за одним выползли из древесины, и крышка гроба дрогнула и подалась в сторону. Шани толкнул ее и, сбросив на пол, заглянул в трумну и удовлетворенно произнес:
– Ну все в порядке.
Алек жалобно застонал – в гробу лежала обнаженная изувеченная Софья. Некрасивая сломанная кукла, дешевая пародия на человека, лишенная всякого намека на жизнь. Черты лица заострились, посеревшая кожа обтянула высокие скулы, и черные полосы шрамов казались неестественно огромными и распухшими. Алек заскулил и отшатнулся в сторону, а затем рухнул на колени, и его вырвало. Шани ждал, глядя на него с искренним сочувствием.
– Ничего, – мягко произнес он. – Ничего, Алек. Отдышись, успокойся и подойди сюда. Нам надо кое-что сделать.
– Сделать? – истерически всхлипнул Алек. На воротнике рубашки у него повисла тоненькая ниточка слюны. – Что еще вы с ней хотите сделать? Оставьте, теперь-то хоть оставьте…
– Успокойся, – холодно сказал Шани и снова полез в саквояж. – Успокойся и посвети сюда.
Пятно света дрогнуло и поползло к гробу. На лице мертвой Софьи зашевелились густые подвижные тени, делая его пугающе живым и осмысленным. Казалось, на покойницу надета кривляющаяся маска. Алек забормотал молитву, а Шани извлек из саквояжа маленький пузырек и осторожно открутил крышку. В воздухе пронзительно и свежо запахло лекарствами.
– Вот так, – произнес Шани и, осторожно оттянув нижнюю челюсть покойницы, вылил содержимое пузырька ей в рот. Алек взвизгнул и принялся сбивчиво читать прерванную молитву.
Пятнадцатый псалом. От ужасов ночи. Помочь не поможет, но явно не помешает.
Несколько долгих минут ничего не происходило. Потом тело мертвой девушки содрогнулось и мелко затряслось, и Софья села в гробу, слепо шаря перед собой руками, будто пытаясь кого-то поймать. Алек заорал во всю глотку и кинулся по лестнице наверх, но подвернул ногу и скатился по ступеням вниз, к самому гробу, где скорчился на полу, закрыв голову руками и лепеча все подряд молитвы вперемешку со страшной бандитской нецензурщиной. Софья опустила руки и негромко промолвила хриплым жалобным голосом: