Изгнанник
Шрифт:
Коваленко хотел сказать нечто другое. Его мышление было близко к философии Рыжего Макклэтчи, глубокой, сложной и очень мрачной. Несмотря на то что два этих человека были разделены тысячами миль и действовали в совершенно разной политической обстановке, оба считали одинаково: есть лица и ситуации, с которыми не готовы иметь дело ни юриспруденция, ни общество, ни законодатели, а потому бремя принятия решений ложится на таких людей, как они сами. На таких, как Макклэтчи и Полчак, Ли и Вальпараисо, Хэллидей и, наконец, Коваленко. Все они взяли ответственность на себя и вышли за рамки закона, чтобы выполнить высший долг. Коваленко был прав,
Но это порождало вопросы иного рода: кем является на деле и на кого работает Коваленко? Мартен сомневался, что когда-либо узнает ответ. А может быть, просто не желал знать. Интереснее было другое: как все сложилось бы, если бы события в Санкт-Петербурге развивались по другому сценарию? Что, если Александру не удалось бы бежать из Эрмитажа и Мартен убил бы его, как того хотел Коваленко? Мартен вышел бы из бокового входа, где русский ожидал его. Но не мог ли тот тут же пристрелить своего партнера? Очень славная получилась бы развязка: цареубийца уничтожен при попытке к бегству.
«Обязательно спрошу об этом Коваленко, если нам придется встретиться вновь».
Солнце почти скрылось за горизонтом. Повернувшись спиной к прибою, он пошел к машине.
Ребекка держалась с исключительным мужеством. Она даже выступила перед обеими палатами российского парламента, выразив депутатам признательность за их доброту и поддержку в крайне тяжелое для нее время после убийства царевича. Позже у нее состоялась частная встреча с самим президентом Гитиновым, от которого она приняла личные соболезнования. Ребекка попросила, чтобы ей позволили вернуться к прежней жизни в Швейцарии, и получила согласие. Таким образом, теперь она находилась в безопасности, под охраной полиции кантона Невшатель, и, в свою очередь, вновь окружала заботой детей Ротфельзов.
После всего пережитого Мартен понимал, что ему самому следует быть благодарным судьбе за то, что сумел уцелеть. И он действительно испытывал чувство благодарности. Была, правда, одна вещь, которая не давала ему покоя, — мысли об истинном происхождении Ребекки. Документы на этот счет хранились в офисе Александра в Лозанне. Тут Александр не слукавил — у него было полное досье на Ребекку, добытое, как он сам выразился, с помощью «денег и настойчивости». Свет на начало ее биографии проливали бумаги уже не существующего «Дома Сары» для незамужних матерей в Лос-Анджелесе. К Ребекке имела отношение какая-то Марлен Дж. с неопределенным местом жительства. От нее ниточка вела к личности по имени Удрмонт в Порт-оф-Спейне на карибском острове Тринидад, затем к некоему Рамону в Пальма-де-Майорке, а от него к Глории в том же средиземноморском городе. И так до семьи королевских кровей в Копенгагене. Анализ ДНК прилагался. Его подлинность сомнений не вызывала. Мартен за свою жизнь прочитал достаточно таких документов, чтобы научиться в них разбираться. Этот, во всяком случае, выглядел достаточно достоверным.
Но надо было знать этого человека, как бы его ни называли — Александр, Реймонд или как-нибудь еще. И надо было знать баронессу, а также то, на что она была способна. Разве можно быть полностью уверенным в чем-то, когда имеешь дело с такими личностями? Досье могло быть настоящим или искусной подтасовкой, призванной подтвердить августейшее происхождение Ребекки, позволяющее ей стать женой российского монарха. Но что он мог сделать в нынешней ситуации — попросить Ребекку и датского принца с супругой предоставить генетические образцы для новой экспертизы? Нужно ли это кому-нибудь кроме него самого? Ребекка наконец обрела отца и мать, которых искренне считала своими и по-настоящему любила. А супружеская пара, потерявшая когда-то дочь, вновь обрела ребенка и благодарила судьбу за свершившееся чудо. Рискнул бы он разрушить эту идиллию? Тут мог быть только один ответ: нет.
Он продолжал идти, думая теперь о Клем. Ведь это она посоветовала ему приехать сюда после экзаменов, чтобы поразмыслить над прошлым и открыть новую главу в жизни, после того как он рассказал ей о пляже Кекаха и воспоминаниях детства. Мартен тотчас же ухватился за эту идею и позвал Клем с собой, но она отказалась, сказав, что такая поездка нужна ему и он должен отправиться в нее один. И хотя ее очень здесь не хватало, женщина была права. Одиночество, долгие прогулки и плавание в маске приносили ему умиротворение, какого давно не знала его душа.
Клем была чудесна — обворожительная, иногда пугающая, но в то же время любящая и заботливая с широкой и отважной душой. Он живо вообразил ее в Манчестере, в квартире на Пэлэтайн-роуд, где царит вечный кавардак, всюду разбросаны книги и бумаги. Клем готовится к предстоящему семестру, не забывая при этом время от времени повздорить с отцом. Одним словом, такая, какой он ее знал всегда.
Мартен любил ее и был уверен во взаимности ее чувства. Клем никогда не наседала на него с расспросами по поводу его тайн, будто была уверена, что со временем он полностью откроется ей, и соглашалась подождать. Он и сам знал, что когда-нибудь расскажет ей все без утайки. Только надо сначала защитить диплом, устроиться на высокооплачиваемую работу, обдумать дальнейшую совместную жизнь с Клем… В запасе у него был целый год, а то и два. Мартен молил Бога, чтобы этого времени хватило на главное — окончательно проститься со своим прошлым и угрозами, которое оно таит. Только тогда он будет в состоянии поведать ей о себе все. Рассказать, кто он на самом деле, кем был и что с ним произошло.
Мартен брел по песку в полном одиночестве. И у него было радостно на душе оттого, что утром он полетит обратно в Манчестер, к своей Клем, в зеленый и безмятежный мир, ставший ему таким близким. Что там говорил Коваленко? «Возвращайтесь-ка в ваши английские сады. Жить в них куда приятнее».
Машина была уже рядом. Приближаясь к ней, Мартен увидел, что на лобовом стекле что-то написано крупными буквами словно куском мыла. В сумерках он не мог как следует различить их. Кто и зачем оставил ему послание? Какая, собственно, разница, есть заботы и поважнее. Но, подойдя ближе, он все понял. Надпись была решительная и размашистая, почти на все лобовое стекло. Убедительность ей придавал восклицательный знак в конце. Дыхание перехватило, по коже пробежали мурашки — такой трепет могли навести на него только эти четыре буквы: L.А.P.D.! [31]
31
Los Angeles Police Department — Лос-Анджелесское полицейское управление (англ.).
Они все-таки нашли его.