Изгнанники. Повесть о Гражданской войне
Шрифт:
Не следует ожидать от Каготова и простых бесхитростных диалогов, будто бы что-то способных прояснить: здесь заблудшего книголюба караулит вязкая имитация американского сленга, переиначенные цитаты Гёте и совершенная чехарда из каламбуров и прибауток. Отдельная форма диалога или вернее сказать перебранки автора с читателем, это иноязычные вставки в тексте. Знаток новых и древних языков, Каготов демонстративно отказывается переводить многочисленные иноязычные реплики, оставляя лингвистически неподготовленного читателя либо искать ответы в гуглах, либо доверять интуиции. Доводя этот литературный приём до абсурда, Каготов не брезгует и откровенно подлыми приёмами, вроде использования китайских иероглифов, которых он сам, как мне доподлинно известно, не разбирает.
Под стать городу и герои истории. С известной натяжкой, мы можем выделить трёх основных персонажей. Это лейтенант канадского экспедиционного корпуса многоименный Эдвин, русский криминальный тип Георгий Фёдорович и китайский торговец Лю Цзи (да-да, женский удел в повести более чем скромен). Однако точная классификация каждого из них оказывается по прочтению невозможной. Ведь только у вас складывается сколь-нибудь цельное представление о герое, как Каготов немедленно его разрушает, с резвостью молодого таможенника вываливая перед вами второе, а затем и третье-четвёртое нутро персонажа. В ход идут флешбэки, интимные политически секреты, тайные желания, религиозные искания и даже экзотические литературные предпочтения героев. Чего только стоит выуженный из небытия и обильно цитируемый не понятно для какого эффекта любимый стихоплет Георгия Федоровича – «поэт-дурак» Сергей Нельдихен, известный сейчас разве что пожилым литературоведам.
Автор, повторюсь, довольно нечистоплотен в приёмах. Направо и налево разбрасывает он детали нарочито сюрреалистических интерьеров и костюмов, гигантских животных и небывалых технических приспособлений, сбивая с толку, прежде всего, их ненадобностью для развития сюжета. И ведь это при том, что, работая над своей повестью, Каготов фанатично сидел во владивостокских архивах, где зачитывался воспоминаниями современников и наблюдал за одиозными посетителями. Помню, на одной из последующих наших встреч в Таллине, я был просто вынужден бежать от него из бара, замученный какоготовским пересказом писем Элеоноры Прей! Однако, что же мы видим в повести вместо исторических фактов? Серию глумливо перевранных газетных статеек, обилие которых откровенно утомляет, и до глупости, комизма ради, искаженную повседневность портового города. Каготов не брезгует на нескольких десятках страниц окунуть нас в едкий дым, а затем и наркотический диалог героев, словно может быть что-то более затасканное в литературе, пережившей опыты Берроуза. Антураж опиумной курильни и многолетние изучение Каготовым почти потерянной опиумной культуры Восточной Азии всё же недостаточны для оправдания этой сцены.
Дело, впрочем, не в персонажах. Главный герой повести Каготова это сама гражданская война, как феномен. Отсюда и выбор места – Владивосток – самый окраинный фронт того противостояния. События на нём ни на что не влияют и ни о чём не говорят. Всем ясно, что Дальний Восток в любом случае упадёт в руки той силе, что одержит победу в настоящей схватке в Европейской России. По месту и люди, чьи дела, страсти, надежды и желания также никак не могут повлиять на ход истории. И даже не мировой, а своей собственной, личной истории. Тут Каготов последователен, и если не убеждает вас слабоватой фабулой, то отношения героев, напротив, надо признать, ему удались – лишь в этом единственно он честен с читателем.
Вот и колокольня для трактовки названия повести. Герои, несмотря на все метания, изгнаны из неё, и из всей даже истории. Как-то, уже прочитав текст, я, что называется, спросил в лоб у Венедикта о смысле названия. Он лишь отшутился, сказав, что как-то обещал Ксавье Долану (вот и причина каготовской мизогинии?) сценарий с подобным заглавием о судьбе современных русских эмигрантов в Канаде (эта страна, к слову, описана в повести крайне неоправданно, и все её образы будто почерпнуты из какого-нибудь хипстерского блога), и вот, чтобы два раза не писать…. Я не стал допытываться, это с Каготовым совершенно бесполезно, но предложенное мной понимание представляется наиболее верным. Люди, как изгнанники мира, где правит чистое насилие и хаос. Отсюда, вероятно, и отчётливые гностические мотивы в видениях одного из героев.
Гражданская война, по Каготову, одновременно и Великая Декорация, и ГГ повести. Её Каготов пытается препарировать, используя собственный опыт. Да, личное, семейное, довлеет над Венедиктом. В повести переплетаются судьбы его предков, об истории которых я неплохо осведомлён благодаря нашей с ним многолетней переписки. В «Изгнанниках» сливаются сцены двух гражданских войн, русской и испанской, перепахавших и проредивших семью Венедикта, но и сведших в итоге его родителей на советском Дальнем Востоке в спокойные уже 1970-е годы. Красные, белые, интервенты, агенты Коминтерна, дворяне, контрабандисты, священники, проститутки, убийцы, шпионы, беженцы и беглецы портового города. Всё это дважды повторилось – во Владивостоке и спустя двадцать лет в Каталонии. И всегда это было трагедией и никогда фарсом, сколько бы не прятал этого Каготов.
Более всего повесть Каготова парадоксально напоминает мне фантастические видения, посетившие Даниила Андреева во Владимирском централе. В них много безумия, но ещё больше высшей правды, её поисков. Это не повесть, нет, это страшная баллада. Потрясая смыслы, Каготов сам каждой строчкой трепещет от страха потерять смысл. И не зря! Скитаясь по своим подземным мирам, населённым чудовищными уродцами, озаряемыми языками подземного огня, он словно пытается помочь нам преодолеть инферно русской гражданской войны, карнавала русской жизни и русской смерти. Тема, очевидно, вовсе не подходящая для современного российского читателя, а заинтересующая, скорее какого-нибудь оголтелого прикладного русиста из Оксфорда. Русский читатель такого не поймет и самая большая беда повести поэтому – у нее нет читателя в России. Даже я, близко знающий Венедикта и находящийся с ним в постоянном диалоге, не понимаю большей части замысла Каготова, если он и есть. Попытки Венедикта осветить путь читателю почти все неудачны. Этому Вергилию не вывести вас из своего ада.
Каготов, конечно, не вещатель и не ментор, но его повесть, при всей ненависти автора к героям и читателям (и уж, верно, к самому себе), всё же пытается сказать нам, что катастрофа 1917 года была одновременно и зарёй будущего. И подобно тому, как Модерн преодолевает автора, Каготов преодолевает гражданскую войну: если нет меня, то нет и смерти – если России нет, то она не погибнет.
Дмитрий Зильбертруд
От автора
Весна 1918 г. В охваченную послереволюционным хаосом Россию прибывают войска ее союзников по Первой Мировой войне. Официально заявляя о своей гуманитарной миссии и намерении защитить русский народ от немецкой оккупации, на деле страны Антанты преследуют корыстные цели, соперничая за влияние, поддерживая разные антибольшевистские режимы, ведя экономическую и культурную экспансию.
В октябре 1918 г. во Владивостоке, вслед за внушительными силами японцев и американцев высаживаются первые части 4-тысячного Канадского Экспедиционного корпуса. Его отправка, обусловленная в равной степени политическими амбициями Оттавы и давлением английского правительства, вызывает бурю недовольства, как среди призывников, так и среди широких общественных кругов страны.
Оставаясь в Приморье до лета 1919 г., канадцы несут полицейскую и гарнизонную службу, охраняя банки, склады и государственные учреждения Владивостока. На фоне удивительной обстановки крупного портового многонационального города, переживающего драматические события Гражданской войны, они заводят знакомства с местными жителями, становясь свидетелями и участниками их судеб.
Когда вспыхнула вражда между Помпеем и Цезарем, Цицерон сказал:
«Я знаю, от кого бежать, но не знаю, к кому бежать».