Изгои
Шрифт:
Садись сюда. Я к тебе надолго. Так что смирись, — успокаивал Кать ну. Та злилась.
Знаешь, вообще моя кликуха — Пузырь. Это еще давно меня так прозвали. В детстве был толстым. Пожрать любил.
Да и теперь на пузо не обижен! — глянула девчонка насмешливо.
Верняк подметила! Ну и что из того? Мое пузо набить непросто. От того воровать пришлось, что всегда жрать хотел, а предки жидко заколачивали. Только на хлеб хватало. Да и то не до сыта. Кроме меня, две сеструхи. Им тоже хавать охота. А я, коль сяду за стол, даже крошек не оставлю. Ну и начались разборки. Попреками заели. Мол, сам с вершок, а жрет за троих. Убирали, прятали от меня жратву, но пузо не проведешь. Оно свое требует, аж скулит. Ну, с неделю промучился, потом мозгами шевелить стал, думать и… Однажды на улице стибрил у торговки булку. Она открыла рот, а я уже проглотил. Чего орать,
Катька смеялась до слез.
Та торговка заявила в милицию, что какой-то пацан, это я, ограбил ее среди бела дня. Те менты от смеха поуссывались, когда баба рассказала им, как ее тряхнул, и ответили: «Это не вор, коли на деньги не глянул, хоть и открыто лежали. Жратву таскал. Видать, шибко голодный. Где его тебе сыщем? Нынче всякий второй такой как этот. Разве всех переловишь. А и накормить нет возможности. Всем теперь трудно. Терпи!». Она могла терпеть, но не я! Каждый день приловчился трясти торговок. Но одна оказалась ушлой и сумела нацепить на мою башку бочок, в каком чебуреки продавала. Покуда я из него вырывался, в ментовке оказался. Во, где смеху было! Лягавые не могли поверить, что я тот самый вор-обжора! Спрашивают: «А можешь сразу двадцать пирожков сожрать?». «Конечно! Если дадите! Это мне на один зуб!». Там старшина сидел. Худой такой. Услышал, что я ответил, аж икать стал. И говорит: «Быть не может, чтоб этот шкет столько лопал! Если так, тогда его урыть дешевле!». Второй не поверил тоже и спрашивает: «Давно ль ты так хаваешь?». Я и ответил, мол, всегда жрать хочу, а дома даже хлеба в обрез. Менты мои карманы наизнанку вывернули, но денег не нашли. До них дело еще не дошло, не понимал, не воровал «бабки». Это уже потом в башку стукнуло, но слямзить жратву и теперь люблю. Из-под носа. Даже про запас, — достал из наружного кармана пирожки, отряхнул их от табака и, протянув Катьке пару из них, предложил: — Хавай! Пока я добрый!
Как же я тебя продержу, коль ты такой и нынче? Пока говорил, вон сколько сожрал! — ужаснулась Катька.
Это возрастная болезнь. Когда-нибудь пройдет. Так даже лягавые трепались и болтали, что мне в Америке надо было родиться. Там соревнования обжор бывают, и самые обжористые призы берут. Настоящие доллары им за это платят. Во, лафа! Мне б туда! Да я на халяву столько смогу умолотить, что им во сне не увидеть…
– Ну, а еще чего умеешь? Жрать все горазды!
Вот заработать на жратву слабо?
А кто б меня у Чирия дарма держал? Сам себя и их… Вот только камера, падла, засекла. Ну ничего! Недели две погоношатся и остынут! — отмахнулся Пузырь.
Но эти две недели как будем?
Ты держишь — я потом отбашляю! В накладе не останешься, — пообещал Толик уже всерьез, и Катька поверила.
Но уже на следующий день Пузырь дочиста подобрал все припасы. Теперь девчонка была вынуждена промышлять на рынках целыми днями.
Мальчишки как на цирк смотрели, как ест Пузырь. А тот спокойно запихивал в рот нечищенную селедку, заедал ее салом или колбасой. Тут же заталкивал халву или яблоки, приговаривая:
Селедку с душком приволокла, а у сала шкурка жесткая. Халву в другой раз не бери подсолнечную, только в банках. И сметану научись выбирать. Опять перекисшую приволокла!
Взяв хлеб у мальчишек, съедал его с маслом или повидлом весь до крошки и говорил, что именно они его накормили. На что терпелив был Голдберг, но и тот не выдержал. Увидев, как Толян уплетает все, не оставляя ему ни корок, ни шкурок, пес зарычал злобно и готов был броситься на пацана. Ведь не только он в этом доме хотел есть. Пузырь понял и поделился с собакой, решив впредь не обходить вниманием. Ведь пес — не торговка, от него не убежишь. Враз все вытряхнет.
Послушай, Пузырь! А может у тебя глисты или солитер? — предположила как-то Зинка.
А хрен меня знает! Мне хоть глистов подай, я и их сожру, когда припечет, — ответил, смеясь.
На следующий день, незаметно для всех дала таблетки Толяну, какие взяла в аптеке. Не столько мальчишку пожалела, сколько Катьку и Женьку с Димкой. Они из-за Пузыря с ног сбились, сами не доедали, а ему все мало.
Зинка дала двойную дозу таблеток. Никого не предупредила и вместе с мальчишками пошла во двор подышать свежим воздухом. Когда в доме курила одна Катька, и то приходилось проветривать. Теперь, когда прибавился Пузырь, стало вовсе невмоготу.
Сколько они сидели на крыльце, никто не знал, когда вдруг услышали истошный крик Катьки:
Скорей! Толян подыхает. Кишки у него полезли!
Из Пузыря как из бочки шли глисты. Катька видела такое впервые. Ее трясло от страха и отвращения.
– Во, сколько гадов в ем сидело! Целую прорву кормил! Сплошные дармоеды! — не выдержал Димка, отгребая совком то, что выходило из Толяна.
До утра мучился парнишка. Чуть не задохнулся, когда глисты пошли через рот. И если бы не Зинка, во время дала соленой воды, не дожил бы до утра.
Ну, что? Хочешь хавать? — спросила Катька Толика утром, когда тот стал дремать возле раскаленной печки.
Нет, Катюша, не хочу. Все отшибло. В животе так легко и свободно, как давным-давно не было. И сам себя почувствовал, что кроме пуза имею руки, ноги, голову. Вот только теперь и обидно стало. В семье моей бабка есть. Ей уж восемь десятков. Неужели она не знала, что стало моей бедой? Ведь вот раньше старые знали и умели много. А моя только и умеет целыми днями телевизор смотреть, а до нас дела не было. В детстве у меня бородавки, лишаи водились, цыпки и золотуха. Соседская старуха вылечила. Своя не могла. Зато с меня много требовала, обжорой и супостатом звала, еще злодием. Ни одного доброго слова от нее не слышал. Так бы и убили меня где-нибудь из-за пуза. Зато бабку имел. На кой они нужны, если в доме от них никому ни тепла, ни толку.
Прости, Толян! Я тебе таблетки растолкла и дала с жратвой двойную дозу. Не обижайся. Я не думала, что тебе так плохо будет, — призналась Зинка.
Спасибо тебе, вобла! Если б не ты… Жаль, что не раньше. — вздохнул Пузырь.
У меня у самой много глистов водилось. От того, что с кошками и собаками дружилась. А бабка мне лекарство дала. И все вышло легко.
Может, потому, что скоро хватились или от того, что не воровала ни у кого. Я ж всех торговок тряс. И чуть не сдох от их проклятий. Меня все кляли. Даже бабка моя! За пряники, какие у нее воровал, потому что сама никогда не давала, а прятала их под подушку от меня и даже помечала каждый. А потом, когда не досчитывалась, каталкой дралась и приговаривала: «Чтоб тебе колом в горле застряло!». Вот и застряло! Чуть не до смерти! Достала старая кикимора! Век ей не прощу! Нет бы меня к врачу отвела. Сама от них не вылезала. Обо мне ничья душа не болела. Зато родственников на целую улицу наберется. Эх, черт! А хватись, родни-то и нет… Ни одного человека! Один на свете. А те собираются вместе, когда кого-то хоронят. Чтоб тряпки поделить. Ну и начинается! Из-за старой подушки все передрались. Будто без нее никто прожить не мог. Нечего под голову положить. А есть ли та голова, никто и не вспомнил. Иль одеяло не поделили дедово! В куски порвали. Никому не досталось. Зато и не обидно. Родня! Свора собачья больше семья, чем у меня, — всхлипнул Толик.
От того и мы здесь. Не ты один маялся. У меня когда бабка умерла, вовсе никому не нужной стала. За котлеты били, что Голдбергу отдала. А ведь он всем жизни сберег: двоих воров на себя взял. Они с ножи- нами пришли. Да только кто о том вспомнил? Псу бок порезали. Он встать не мог на ноги. Я его входила. Сама не ела, чтоб он жил. Зато нам с ним и сказали: «На то он пес, чтоб дом сторожить и нас защищать. Для того и держали. А сдох бы, другого завели. Не велика потеря. Нынче за это не балуют. Коль ты — дура, уходи вместе с ним», — вспомнила Зинка грустно.