Изгои
Шрифт:
Охрана рот открыла от удивления: Надо ж, как везет Горилле!
Тот может и забыл бы о приглашении бабы, но вскоре пришлось ему ехать в село за почтой. Пока ее отсортировывали, складывали и увязывали, решил заглянуть к Любаше. Та вмиг узнала, в дом позвала: Я на минуту, — извинялся Егор. Обогрейся да поешь. Успеешь, покуда на почте управятся.
Горилла вошел в дом, огляделся. Враз приметил, что мужика в доме нет давно. А и тот, какой имелся, никчемным и безруким жил. Либо ленился, либо пил без просыпу.
Не осуди! Сиротски живем! Бабьи руки не все могут. Кое-как скрипим. Но вот коли завалится изба,
едино,
Люба! Я невольник, до свободы не знаю доживу ли? Как могу обещать тебе? Ведь и теперь свободной минуты не имею. А выйду — домой ворочусь. Хоть никто там не ждет меня, никому не нужен. Но ведь две дочки растут. Им меня, пусть и непутевого, чужой не заменит, — рассказал бабе, за что попал на Колыму.
Бедолага! И как же ты стерпел? — пожалела баба Егора и добавила: — Я ж что сказать тебе хочу! Мужики из зоны выйдя на волю, частенько остаются у нас навсегда. Хотя поначалу все собираются домой вернуться. Коли вздумаешь к своим ехать — в добрый путь! А если не сладится — милости просим. Без угла не останешься…
В тот день он ехал в зону, задумавшись: «И с чего эта баба, впервые увидев, не зная меня вовсе, сама на шею норовит сигануть? Видать, крученая, озорная. Нет бы пригляделась поначалу, сразу в дом завела, совсем не зная. Нет, не стоит к ней заглядывать. Хотя, а что? Не убудет с меня! Мужик все ж. Она сама набивается! Видно, давно одна, некому стало согреть. Разбежались мужики из поселка. Вот и кукуют бабы поодиночке. А зимы тут лютые. Пока похожу, пригляжусь к ней, — думал Егор и тут же себя обрывал: — Засветись у нее, дурак, всему свету на смех. Чужую семью кормить будешь, а свои дети бедствовать станут».
Эй, Горилла! Тебя в спецчасть зовут! Пыли шустрее! — заглянул охранник в конюшню.
Егор тут же забыл о Любе, недавнем визите к ней, и помчался в спецчасть, не понимая, зачем он понадобился.
С сегодняшнего дня изменен режим вашего содержания и отныне вы расконвоированы, — объявили ему.
«С чего бы такое?» — подумал Егор.
А еще через месяц получил письмо из дома от старшей сестры. Горилла никак не ожидал его и, услышав свою фамилию, ушам не поверил: «Мне письмо? От кого? Кому я нужен?». Выхватил конверт и стал читать.
Алена сообщила, что бывшая жена Егора уже замужем за другим. Тещу новый зять уже отправил в стардом, а дочки через год пойдут в школу. О Егоре они знают все и не хотят его видеть. Жена настропалила. Потому девчонки говорят, что не хотят иметь отца- вора. Ну, да это пока она малы, ничего не понимают. А вот недавно к ним приехал какой-то человек хорошо одетый, на дорогой машине. Он все спрашивал о Егоре, узнавал адрес, говорил, будто знаком с тобой и хочет помочь тебе с твоим делом разобраться. «Говорит, что ты слишком много получил за малую вину. Я сказала ему, что платить ему мы не сможем: сами кое-как перебиваемся с хлеба на картошку. Он ничего не ответил и вскоре уехал. А по селу слух пошел, что тебя неправильно засудили. И председатель колхоза сказал, что воры, какие украли у тебя свинячьи деньги, нашлись. Их судить скоро будут, а тебе должно выйти облегченье. Уж и не знаю, как там получится, только дал бы Бог, чтоб быстрее вышел из зоны. В деревне среди своих не пропадешь…».
Кто приезжал
А тут еще слухи поползли всякие, что все зоны, какие рядом были, закрылись. Заключенных отправляют в другие колонии и зоны: одних — на Сахалин, других — в Заполярье. Те, кого на Чукотку перебрасывают, идут этапом, пешком тысячи километров, через снега и мари. Тех, кто идти сам не может, стреляют на месте, чтоб в пути не маяться. И вокруг этой зоны скоро ничего не останется. Лишь колымская трасса и волки…
Чем мучить нас, отпустили бы по домам. Вон уж и жратва совсем скудной стала. В баланде ни одной картохи за целый месяц не поймал. В животе как в барабане воет, — жаловались зэки.
Теперь, оставшись без работы, они подолгу лежали на шконках, зная, что все не бесконечно. И только Егор не сидел без дела. Ему некогда было размышлять, что будет завтра. А оно грянуло внезапной новостью. И за две недели, не говоря о причинах, перевезли заключенных в Якутию, ближе к городу, к нормальному снабжению, работе.
Егор, как и все, собрался в путь, но ему объявили, что он вместе с несколькими мужиками остается на демонтаж оборудования и зоны.
Вот так-то, мужики! Даже для музея мы не годимся! Все убрать, собрать и перевезти на новое место. А для кого? Кому нужны старые бараки? — недоумевал Егор.
Да не только они! Мы никому не нужны! Чудак ты, Горилла! Глянь, что нам оставили на всю зиму! Да на таких харчах мы и месяц не продержимся! — указали зэки на скудную кучку мешков и ящиков.
Горилла тогда не очень опечалился. А через месяц стал замечать, как с каждым днем уходят силы.
Не стало топлива. Кончились мука и соль. О сахаре и чае давно забыли. Не осталось даже обмылков, чтобы помыть руки. Вот тогда он вспомнил про Любашу. И пошел к ней через глубокие заносы, лютый мороз. Знал, останься он здесь хотя бы на несколько дней, также как Тарас и Сашка, замерзнет к утру насмерть. Он первым понял, что о них забыли, давно вычеркнули из списка живых. Да и кто выстоит? Без еды и тепла на Колыме не выдержит ни одна жизнь.
Только за неделю из двенадцати человек в живых остались семеро. Замерз даже охранник — молодой парнишка, не осмелившийся бросить зэков и уйти от них к людям, туда, где мог выжить. Он так и не проснулся утром. Рядом с двумя окоченевшими зэками остался навсегда на Колыме.
Егор крепился, как мог. Но когда увидел, что белый снег ему показался черным, поплелся через реку., понимая, больше ждать нечего. Его никто не окликнул, не остановил, не пригрозил и не потребовал вернуться. В голове сплошной перезвон, в глазах — рябь, только бы не упасть, только дойти. Его не заботило, откроют ему двери или нет? Примут ли? Поймут ли?