Изгой
Шрифт:
– Тогда обманом вытянуть его оттуда и повязать. Грамоту напиши немедля – я подпишу. Сотника Галицкого в кандалы и на дыбу, как злодея! Розыск сам учини строгий. Если невиновен – то отпусти обратно, дай сто рублей, а если вину на нем отыщешь, то мне доклад делай немедленно. И выманивай воеводу осторожно – мыслю, хитер и умен он, раз фузею такую измыслил. Ничего заподозрить не должен, хороняка…
Глава 14
– Весна скоро, дыхание ее уже ощутимо, Смалец! Ты чего морщишься? С утра ходишь и зудишь?
– Да
– Брось, все нормально!
Юрий пожал плечами. Сам он с самого утра чувствовал себя хорошо, хотя не выспался. Зульфия его всю ночь ласкала беспрерывно, девчонка словно с цепи сорвалась – от ее заботы и теплоты он прямо млел. Как то не встречалась ему раньше на жизненном пути в той жизни такая девчонка. Там все просто было – каждая вторая через пару встреч настойчиво интересовалась содержимым кошелька и банковских карточек, а каждая первая задавала не тривиальный вопрос – «а что ты мне можешь дать?».
И при том тоже любопытством тянулась к тем самым моментам, что заботили каждую вторую. А милой и любящей татарке нужен был он сам – с его проблемами и печалями, и голова никогда у нее не болела, и настроение всегда было хорошее – словно солнышко в окошко светило каждый день, и согревало, и все освещало.
Славянск готовился к приходу весны – зиму как-то пережили, в трудах, заботах и хлопотах. Почти все запасы железа извели, но в Сечь сотню фузей и пару дюжин новых пистолей отправили. Последние стали местной разработкой – полностью идентичными по конструкции, поточного производства образцы. Пора было потихоньку налаживать серийное изготовление «огнестрела», вводя единый калибр.
Не мануфактура, конечно, но определенные производственные мощности и подготовленные мастеровые уже были в наличии. Тем более удалось открыть школу в атаманской хате, набрав для обучения молодежь двух полов – не до раздельного обучения.
Батюшка взялся обучать всех грамоте, при том оказался не воздержан на руку – подзатыльники отвешивал. Юрий учился у него словесности, и при этом сам принялся обучать арифметике – открыв в себе удивительный багаж знаний, вбитых со школы, которые в молодости он посчитал благополучно забытыми. Галицкий собственноручно расчертил и склеил листы, испытывая при этом какой-то детский восторг, повесил на стену хаты таблицу умножения, которая произвела фурор.
Заодно принялся за географию, начертив примерную карту Малороссии и окрестных земель Московии. Понятно, что любой картограф удавил бы его голыми руками, или сошел с ума, но не обремененные образованием жители Славянска задумку встретили с необычайным воодушевлением. Даже взрослые мужики потянулись в школу, чтобы посмотреть, насколько огромен окружающий их мир.
И послушать рассказы знающих людей, особенно Смальца, которому приходилось бывать и в Москве, и в Варшаве, и даже отметиться в германских землях.
Странно, но после первых уроков татарка
Единственное, что не на шутку напрягало, так это постоянные попытки отца Михаила наложить на него епитимьи за «блуд». От прелюбодейства воевода отгавкался, доказав как дважды два, что он холост, а Зульфия невольница, рабыня. И от блуда открестился, заявив, что с православной это грех, но не с магометанкой. Более того, не моргнув глазом сам стал убеждать священника, что именно через любовь пытается обратить татарку в православие, как ее маленьких племянниц привела к истинной вере Авдотья, опекающая их с материнской заботой…
Так что год протянуть «волынку» можно было, а то и больше. А там может и проблема сама по себе рассосется, ведь прошедшее время все по своим местам расставит…
– Приехали, сотник, вот и обитель!
Юрий вырвался из дум, посмотрел на Лавру. Следы татарского разгрома еще виднелись, сгоревший небольшой скит на склоне, что стоял на отдалении, не восстанавливали.
– Воевода, поехали лучше обратно, тяжко мне на сердце! Такое ощущение, что недобро на нас кто-то зрит. На душе скребет!
Юрий задумался – к Смальцу теперь в своих отговорках присоединился и Грицай, у запорожца глаза тревожно блестели. Теперь следовало принять такие предупреждения всерьез – оба сечевика прошли десятки боев и стычек, возраст у них более чем серьезный по местным меркам. А все кто на войне выживает, полностью доверяют своей интуиции.
Двое джур, казаки пятнадцати лет – Павло и Бородай (названный так с юмором), тоже выглядели серьезно – видимо парням передалась тревога их старших и опытных товарищей. Однако сколько не пытался настроится Галицкий, подобных ощущений не испытывал.
После короткого раздумья, Юрий произнес:
– Свитки и раритеты мне забрать нужно, и перенести в надежное место, так будет намного спокойнее. Да и не станет архимандрит по пустякам ко мне посыльного отправлять. Видимо, дело серьезное у него, раз мое прибытие потребовалось.
– Но раз так, сотник, может нам не торопиться в обитель въезжать. Давай джуру отправим в Славянск – к вечеру два десятка стрельцов на подводах прибудут. Вот тогда и зайдем в Лавру – оно так надежнее станет, мы любую засаду растерзаем в клочки.
– Татар боишься?
– Какие крымчаки, сотник? Снег не истоптан, монахи делами занимаются спокойно. Но уж больно все лепо и тихо, что в подозрения сразу бросает. Не может быть такого!
– В обители никто воевать не станет и кровь проливать! А потому едем безбоязненно, просто нервишки у вас шалят не ко времени. Так что не отговаривайте меня, и так время на поездку потратили, а дома дела ждут. Завтра поутру обратно выедем – все хорошо будет!
– Как знаешь, воевода, но поберечься надобно! А ты следом за мной езжай, мало ли что…