Измена. Право на семью
Шрифт:
— Они не всегда горизонтальные! — глаза горят огоньками черной злобы. — И ни одного мужика не выдрессировать бревном!
— А ты у нас, я посмотрю, прямо гигант! — со смехом охаю я. — Да тебя самого Лада терпела из-за твоих денег! Если я бревно, то ты дятел!
— Вот стерва, а, — недобро щурится. — Я тебя понял, женушка моя ненаглядна.
От его темного взгляда нехорошие мурашки бегут между лопаток. Кажется, я сболтнула лишнего, и этого мне не оставят без последствий.
— Ты звонок не сбросила, — Валерий
— Сбросила.
— Нет, не сбросила, — доносится тихий и искаженный связью голос дяди из динамика телефона.
Меня окатывает холодом, а затем жаром. Шмыгаю и подхватываю смартфон. Валерий усмехается и вновь отворачивается.
— Ты все слышал? — тихо и затаив дыхание спрашиваю я.
— Очень занимательная беседа, — флегматично отвечает дядя и громко прихлебывает, — как раз под чашечку кофе. Кстати, я тоже не совсем понимаю, как надо успокаивать женские истерики. Я с твоей матерью, например, просто отсиживаюсь в темном уголке, пока она бьет посуду и орет, что я ей и тебе испортил жизнь.
— Так-то она права.
— Поэтому и сижу в темном уголке.
— Что ты за человек такой? — устало вздыхаю я и вытираю слезы.
— Поэт и романтик, которого знатно потрепала жизнь, — слышу в голосе дяди издевку. — Знаешь, люди тонкой душевной организации, если их сломать через колено, становятся очень жестокими и беспринципными мразями.
— Ты и меня решил мразью сделать?
— Какие громкие слова, Викусь, — дядя опять прихлебывает. — Вовсе нет. Про "сломать через колено" это не про “выдать замуж за дятла”. Это про кровь, смерти, переломанные кости, пули в животе и это про “ползти через поле к трассе на рассвете” в диком желании выжить и закопать урода, который устроил подставу. И этот урод - твой отец, если что.
У меня руки трясутся. Дышать тяжело.
— А у него жена беременная, — продолжает дядя. — А затем он в ногах валяется, сопли на кулак наматывает и говорит, что не хотел, не подумал, и, вообще, у него дочка скоро родится.
— Он же музыкантом был… — шепчу я. — А не бандитом.
— А кто музыканту может помешать по просьбе других шакалов вызвонить брата на встречу, потому что давно не виделись и давай выпьем пивка? Порыбачим? И я с тех пор ненавижу рыбалку и рыбу. И имя тебе дал я. Это было мое условие.
— Зачем ты мне все это говоришь?
— Зато ты не плачешь. Все, Викусь, давай. Мне пора. Валере привет.
Гудки, и откладываю телефон.
— Что он тебе сказал? — тихо и напряженно спрашивает Валерий.
— Ничего хорошего, — в шоке говорю я. — И тебе привет передал.
— С угрозой?
— Нет, угроз никаких не было. Я теперь думаю, что он угрозами кидается, когда у него хорошее настроение, а когда плохое, то говорит про котов.
— Очень на него похоже, — Валерий стучит пальцами по баранке руля.
— Мы можем теперь ехать? Валер, у меня сейчас грудь лопнет, — медленно откидываюсь назад, чувствуя ноющее напряжение и жар в груди. Тонкие хлопковые вкладыши в бюстгальтере мокрые. — Ты меня слышишь, нет?
Наши взгляды пересекаются в зеркале заднего вида. И опять я вижу в нем этот пугающий огонь возбуждения.
— Мне надо покормить Соню и сцедить молоко, — тихо поясняю я, однако до него, видимо, не доходит смысл моих слов.
Лишь через несколько секунд молчания машина трогается с места. Так, медленный вдох и выдох и не поддаемся панике. И делаем для себя вывод: никаких ссор и разговоров о груди.
Глава 29. Я очень стараюсь
— Я ее покормила, — мама улыбается, покачивая спящую Соню на руках.
Мама сидит на диване в гостиной, а вокруг нее разбросаны игрушки, погремушки и обрывки цветной бумаги. Заметив мой недоуменный взгляд, она шепчет:
— Цвета учили.
— А не рановато?
— И цвет фуксии, — мама тихо смеется, — ее просто привел в восторг. Смотри.
Наклоняется и выдыхает в умиротворенное личико:
— Фуксия.
И Соня сквозь сон улыбается, сморщив крохотный носик.
— А вот, — голос мамы становится еще тише, — цвет капучино ей не нравится.
— И какой из всего этого великолепного разнообразия — цвет капучино? — шипит Валерий у меня за спиной.
— Ты еще тут? — оглядываюсь. — Тебе никуда не надо? Твой новый проект там не горит?
— Вот тот, — шепчет мама, взглядом указывая на коричневый обрывок.
— Ты меня привез, — щурюсь на Валерия, — свободен.
Если честно я сама удивляюсь своей наглости, но я либо рыдаю, либо грублю. Выбор невелик.
— Вечером поговорим.
— Нам не о чем говорить, Валерий.
— Вечером мы идем на благотворительный ужин, — мама опять встревает в наш тихий разговор. — Вика тебя не предупредила?
Так. Это какая-то игра. И удивляться сейчас внезапному ужину — сделать неверный шаг.
— Да как-то подходящего момента не случилось, — взгляда не отвожу, а сердце все равно замирает в ожидании того, что мою ложь раскроют.
— Что еще за ужин? — Валерий тоже не собирается мне уступать в гляделках.
— От Арасовых, — отвечает мама.
— Да, от Арасовых, — киваю я и скрещиваю руки на груди.
Черт знает что за Арасовы, но буду делать вид, что это мои лучшие друзья, которых я давно и очень хорошо знаю.
— Николай и Аня Арасовы? — уточняет Валерий, вскинув бровь.
— Да, — безапелляционно отвечаю я.
— Ответ неверный, — приближает ко мне лицо, которое бледнеет от злости. — Ты не знала об ужине, — выдерживает секунду и цедит сквозь зубы. — Артур и Виталина Арасовы, Вика.