Измененное время (сборник)
Шрифт:
— (Брезгливо.) Это, что ли, ваш? Я не выкидала, тряпка какая-то.
— Огромная вам благодарность! Чуть не прослезился!
Чужой шарф надеть сразу не рискнул. Выскользнул. С темной курткой и с беретом зеленый шарф (зашел в универмаг, посмотрелся так и так) было то что надо.
Ребята из библиотечной курилки опять-таки подсказали, где искать обувь — у павильонов на рынке, как раз где люди ее покупают. Нашел к вечеру! Полуботинки чуть больше, и это было хорошо!
Путевку все же выдали, оказалось на двенадцать дней, за вычетом четырех дней получилось больше недели.
В чемодан положил свои бумажки, украденную (все-таки) на почте ручку.
Дико боясь и дрожа от холода, из своего затопленного логова выбрался в пять утра и по темноте поехал на электричке без билета, стоя в тамбуре у дверей.
Пенсия была за горами, через полмесяца.
По приезде, никого не заставши, поспал в вестибюле дома отдыха чинно, не ногами на диван, а клюя носом; и тут же после завтрака (умял тарелку хлеба с их кашей и омлетом, выпил трижды горячий чай с сахаром) он попер в ихнюю библиотеку, сильный, красивый! Немного помятый. Зеленый шарф через плечо, черный берет набок! С бумагами и ручкой!
И, мельком осмотревшись, ничего для себя не обнаружив (разумеется, разве найдешь по моей теме!), он произнес там речь об их бедности и о своих связях в книжных кругах на складах нереализованного товара, там хотят избавиться от неликвида, непроданных изданий, и это не детективы-дюдики, а серьезные вещи для самообразования, и если найдется машина, то завтра-послезавтра он привезет сотни экземпляров! Он им поможет! Книги по истории, популярные брошюры по медицине!
И одна пожилая дико заинтересована, а библиотекарша как раз вяловата — да где взять транспорт и как зарегистрировать, бэ, мэ, это только так кажется, шо им нужно, люди не читают ничего, шо им надо в домотдыхе, кроме детективов.
— А вы сами откуда будете? (Он, приветливо.)
Она сама аж с Мелитополя.
Все у ней как полагается. Глаза отводит. Полненькая чересчур.
Поправил берет, перекинул шарф через плечо. Взял книжку с ее стола.
— Сказки!
Пожилая же вмешивается в начавшийся контакт, она, пардон, хлопочет об адресе этого книжного склада, какие-то мифы о нем она уже слышала! Она возражает библиотекарше, что это нужно, нужно определенному контингенту — и, оказывается, ей читать здесь тоже абсолютно нечего, как и этому профессору (кивок в сторону зеленого шарфа), а она тоже доктор наук! Почти что. Сейчас эти защиты никому уже ничего не дадут. Диссертация лежит в столе.
— У меня! Вот именно! Диссер! У меня тоже в столе! Это что же за такое! Никому! — заявляет он.
Хотя никакого стола у него нету.
Они громко толкуют в библиотеке, уже не обращая внимания на вялую библиотекаршу, вместе выходят (пожилую почти-доктора он пропускает вперед, это производит на нее сильное впечатление), они галдят на ходу, поталкивая друг друга локтями, садятся на лавочку, он для убедительности хватает пожилую за рукав, потом они вспархивают и идут по аллее старого, замшелого парка, и октябрь пахнет сладким дымом отечества.
Т.е. туман, сырые деревья, листопад, бетонные урны…
— …Чтобы иметь право идти по этому пути, надо раздать все имущество! А если у вас нет ничего? Для вас закрыты двери желанной обители?
— Д-да?! — подвскрикивает она.
— Или есть богатства, но это именно сокровища разума!
— Д-да!!!
— И тогда — о, облекись умственно в рясу чернеца! Если хочешь взять это поприще!
Он действительно хотел пожить в монастыре год назад.
Он чуть не всплакнул, вспомнив результат.
Как монахи с ним тут же полаялись.
(Правды нет и выше.)
Далее она смотрит на часики (у нее все есть, сумочка, часы, перчатки, крепкие ботинки, зонт на петельке, и тоже шарф, и тоже черный берет!) и говорит: «Обед! Опоздали».
Приползают впопыхах.
Оглядевшись, он задорно просит официанток пересадить его за стол Тамары Леонардовны. Но стол ее, за которым уже отобедали, занят, оказывается, целиком.
Разлученный сжирает обед опять с полной тарелкой хлеба и дохлебывает после компота остаток супа из общей кастрюли. Никак не может наесться.
Он встает как добрый молодец перед ее столом: куда идем?
Расходятся в спальном корпусе по палатам, Тамара, пардон, отдыхает после обеда, привычка.
Он тоже ложится на чистые простыни и со стоном счастья засыпает.
Она стучит ему в дверь:
— Александр Антонович! Ужин!
Узнала номер его комнаты. Позаботилась.
Теплое чувство счастья сироты охватывает его душу.
Нажирается в третий раз и берет с собой белого хлеба в карман, на ночь. Подумав, прихватывает и куска два черного.
В сумерках они идут опять по парку, по своей аллее, ранняя луна сияет в светлых просторах, и доходят до речки.
Тамара слушает, а он соловьем разливается о Франциске Ассизском, что этот монах любое оскорбление воспринимал как Божью благодать.
— Да? — взволнованно спрашивает Т.Л., а А.А. отвечает:
— Да!
— Да? (Все время ее вопросы.) — Да! Да! (Его ответ.)
— Как мне это всегда было надо, — восклицает Т.Л. — Но как!
— Да, — подхватывает он. — Нам всем. Оскорбляют безвозмездно.
Посидели в сырости на бревне на берегу, побрели назад во тьме и под луной. Черный хлеб источал волнующий запах из кармана. Ущипнул кусок, не выдержал.
— Бороться и искать, найти и перепрятать, — бормочет он, жуя.
— Что вы? — переспрашивает Тамара обеспокоенно.
— Это мы в университете, когда стояли за пирожками…
— О! Пирожки! — смеется она. — В универе! На факе!
Придя в палату, он пожрал смятого, раскрошенного в кармане хлеба и запил водичкой, тут стоял графин с явно кипяченой водой! Прямо из графина хлебнул и облился. Долго кашлял. Все наша спешка!