Измененное время (сборник)

Петрушевская Людмила Стефановна

И так далее.

— Это вы, вы должны его отучать от опозданий!

— В школе должна быть другая атмосфера! Тогда ребенок не будет опаздывать.

— Мои методы к этому направлены именно! Педагогические.

— И вы видите, к чему приводят ваши методы. К воровству и избиению! Я запомнила лица этих садистов, которые били ногами в пах! Какой класс сегодня дежурит?

— Ой, я за такими пустяками должен следить? Я не этим занимаюсь.

— А, вы их выгораживаете сами. Вы на их стороне! Они вам классово близкие, да?

— А что я могу? Я вас предупреждал, что седьмые классы у меня дворовые, мне их навязали! Это не мой гуманитарный уклон. Половина из них сядет! Уже сейчас они на учете. Их и дежурить ставят, чтобы как-то дисциплинировать самих! Это моя головная боль. Ну вы пойдете в милицию, и что? Они все там давно в детской комнате в списках. Им не страшно. Они считают, что через зону прошедший — он как герой.

— Господи, ребята едут сюда со всех концов как в лучшую школу, издалека! В лучшую!

— Да вас не держат тут, в конце концов. Вы меня сами умоляли.

— Едут в школу! А школа — это не директор. Не вы тут священная корова!

Директор, опытный руководитель, усмехнулся:

— Ну-ну. Жаловаться будете. Знаете, сколько таких жалоб? На меня именно. У меня два уже микроинфаркта. Да.

И тут директор, быстрый разумом человек, нажал кнопку громкой связи:

— Галина Петровна. Принесите нам чаю с сушками… Вы с лимоном?

Мама ответила:

— Да. Да.

— С утра ни глотка во рту не было. Эти ребята, один еще ходит в школу, но его уже будут судить. Подписка о невыезде. В колонию будут отправлять. Ограбление квартиры. Ходит вот, сидит на уроках. Надеется, что малолетку не осудят. Старается. Матери нет, отец пьет с бабкой. Есть нечего. Оформили бесплатное питание. Двенадцать лет ему. Вы добавите, его сразу упекут.

— Слушайте, они все такие здоровенные!

— Да показалось вам.

— А что тогда творится в уборных? — спохватилась мама.

— А что? Все то же. Они и в туалетах господствуют. Мы уже разрешаем детям выходить во время уроков. В буфете они никому не дают пройти, вырывают деньги у младших… Ну что, милицию ставить? А мне этих ребят навязывают. Должны получать образование.

Они поговорили, выпили чаю.

Все это время мальчик простоял за дверью, секретарь его удалила.

Затем его повели в класс — мама и директор. В коридорах было пусто. Он вошел с директором. Прозвучали какие-то слова, типа «дежурные зайдут ко мне после уроков».

Зайдут, да. Но не те.

Мама решила встретить ребенка после школы.

Она долго гуляла по улицам, надо же, солнышко. Купила сдобу в булочной.

А мальчика в школе ждали обычные неприятности.

На него сыпались оплеухи, щелчки, у него обшарили карманы, отобрали сумку (он нашел ее на другом этаже в конце уроков).

Ему поставили тройку и двойку.

В туалет он отпросился во время урока.

Тут же поднялась рука самого страшного, Дудина:

— Можно выйти?

Хохот.

— И мне!

Рев. Стучали ногами.

Но он, уже ученый, зайцем помчался в учительский туалет на первый этаж.

Мама караулила его у выхода, где уже стояла небольшая группа парней постарше, видимо бывших учеников.

Мальчик вышел, сопровождаемый чьим-то пинком.

— Пить хочешь? Булочку дать?

Он сказал, что нет. Не хочет.

Отправились в обратный путь. Тронулись медленно. На глазах у детей он шел спотыкаясь, опустив голову. До остановки дотащились за полчаса.

Когда вылезли из троллейбуса, чтобы пересесть на маршрутку, дела уже были совсем плохи.

Перед ними расстилался чистый, солнечный, весенний проспект. Асфальт, исчерченный, исполосованный линиями.

Мальчик долго перебирался к стене дома и встал там, понурившись. Дом был огромный, ухоженный. Явно тут квартировали иностранцы. За углом располагалась их автостоянка со сторожкой в виде стеклянной будки.

Машин за шлагбаумом было не так много.

Сын не мог больше двигаться. Он опирался о стену возле телефона-автомата. Почти падал. Причем со все той же растерянной улыбкой.

Мама как окаменела сама. Странное, вязкое, ледяное чувство стояло поперек груди, постепенно распространяясь на руки. В ногах как будто бегали пузырьки газированной воды. Лопались, перемещались.

Больше уже не будет прежней жизни.

Неожиданно для себя она засмеялась:

— А я — это ты! Я теперь — это ты! Я тоже никуда не могу уехать! Не могу никуда уехать отсюда!

Он поднял голову. Это и было нужно. Она в полном отупении стала поворачиваться на месте.

— Я кружусь и не могу остановиться!

Мальчик, как пятно, маячил в отдалении. Неподвижный, прижавшийся к стене.

Она закричала:

— А! Я знаю! Мне надо потрогать все!

И она пляшущим шагом подошла к дому, тронула его одним касанием, потом подкружилась к телефонной будке, ударила ее легкой рукой (в голове было пусто-пусто!), следующим пунктом был шлагбаум, она подлетела к нему в три прыжка, постучала в нескольких местах, каждый раз поворачиваясь вокруг своей оси, и все это с окаменевшей, вынужденной улыбкой на лице.

(Он отклеился от стены, сделал шаг.)

Из стеклянной будки за ней наблюдал посерьезневший охранник. Стукнула дверь.

Мальчик громко заплакал.

Мама кружилась как безумная, с легкомысленным видом и застывшей на каменном лице усмешкой, подпрыгивала, а туловище давно уже одеревенело, только дергалось в разные стороны.

Она собой не владела, на нее с небес, с солнечного свода, сошло какое-то очень важное состояние, она без передышки бормотала, трогала машины, причем должна была одолеть все четыре колеса с разных сторон, а по дороге попались еще и урна для мусора, ограда из цепей (каждое звено, каждое!).