Изменившиеся
Шрифт:
— Я знаю, — отозвалась она. — Он всегда был…
— Шона там уже не было. Когда ты меняешься, вампиризм заражает тебя и крадет твою душу. Тебя там уже нет. Ты мертв.
На кончике его носа повисла слезинка.
— Шон любил тебя, Джилли. Он говорил мне об этом каждый день по миллиону раз. Он
Она начала было говорить: «Нет, он меня ненавидел», но внезапно поняла — это его способ справиться с ситуацией. Теперь он будет верить, что тот Шон, которого он знал и любил, никогда бы не заставил его убить своего лучшего друга.
Джилли положила ладонь ему на макушку и вдруг вспомнила гобелен в гостиной его родителей, изображающий евреев при Массаде. Это было важнейшим событием в иудейской истории, когда оказавшиеся в безнадежном положении еврейские воины предпочли кинуться вниз с утеса, но не принять римский закон. Мистер Штейн время от времени упоминал об этом, и порой Джилли задумывалась, не намекает ли он, что Эли лучше было бы покончить с собой, чем жить геем. И все же она не могла в это поверить, не в силах была даже предполагать такое. Жестокость мира взрослых сводила ее с ума. Невероятное безумие мистера Штейна, сурово осудившего собственного сына только потому, что тот не мог превратиться в гетеросексуального еврейского воина и отринуть осквернивший его грех неуместной похоти. По крайней мере, так сказал ей ее врач.
— Ты умна, и даже… слишком, — заключил доктор Роблес, ее спаситель. — Люди не меняются, Джилли. Они просто видят мир иначе, чем привыкли, и реагируют так, как им свойственно. Остальное зависит от контекста, от конкретной ситуации.
Доктор Роблес помог ей, потому что не пытался ее изменить.
Она глубоко вздохнула и подумала о своей безнадежной любви к нему. И тут что-то изменилось.
Ее любовь не была безнадежной. Она любила его, но эта любовь уже не разбивала ей сердце. Она просто была в нем.
— Шон так тебя любил, — сказала она. Потому что именно так могла ему помочь.
— Спасибо, — прошептал он. — Он любил и тебя тоже. И я люблю тебя, Джилли.
Он взглянул на нее снизу вверх, сломленный и павший духом — тот мальчик, с которым она целовалась в восьмом классе тысячу миллионов раз, пока ее губы едва не начали кровоточить.
— И я тебя люблю, — ответила она. — Я люблю тебя больше, чем собственную жизнь. И всегда любила.
Казалось правильным сказать это сейчас. Люди не меняются, и любовь не меняется тоже. В том, что связано с Эли, от контекста ничего не зависит.
— Спасибо, — повторил он.
Никакого смущения, никаких извинений; их любовь была тем, чем была. Одни в кладовке, вместе с мертвым вампиром, прячущиеся в школе, потому что остальной город захвачен чудовищами…
Она опустила голову ему на плечо, и он взял ее за руку, переплетя ее пальцы со своими.
— С днем рождения, счастливого шестнадцатилетия, — прошептал он. — Джилли, девочка моя.
— Спасибо, — отозвалась она.
Это был лучший подарок на все времена.
Некоторое время спустя они открыли дверь. Солнце зашло, и на миг ей показалось, что она слышит трель жаворонка.
Потом она поняла, что это сотовый Эли.
«Бип-бип-бип-бип. Это Бог, Джилли. Я снова на связи, аминь».