Изнанка королевского дворца
Шрифт:
– Именно. А делал он это просто потому, что я – женщина. Я по рождению дура, которую умный эввир решил обвести вокруг пальца. И что? Он это от бедности сделал? От горя? У него дети плакали? Родители побирались?
– Нет?
– Нет, пастор. Он просто решил сделать на мне свой маленький бизнес. Поэтому мне пришлось… играть. Иначе и не скажешь.
– Это жестокая игра.
– А кто бы спорил? Мне пришлось говорить с королем, мне пришлось выяснять отношения с эввирами, мне пришлось присутствовать, когда ему рубили пальцы
Пастор пожал плечами.
– Ошибаетесь. Моя бы воля – я бы никогда так не поступила. Но он был своего рода пробой пера. Если бы я закрыла глаза сейчас, потом мое дело разворовали бы на корню. Вот подумайте, пастор, Ативерна стает богаче благодаря стеклу и кружеву, станет легче морякам, появятся новые рабочие места, я уж молчу про пользу для веры, про лечение больных… Я не хочу отвлекаться от этого, чтобы раздать пинков каждому вору! Мне проще все оборвать в зародыше!
– Это гордыня, Лилиан…
– Я знаю. И отвечу за свои грехи. Но у меня не было другого выхода.
– Не было или вы его не увидели?
– Скорее второе.
– Или не захотели увидеть?
– И это тоже вероятно.
– Возможно, был и иной путь? Без такой жестокости.
Лиля покачала головой.
– Пастор, мне это не доставило удовольствия. Но, если понадобится, я каждому вору ноги оторву. Пока не поймут, что у меня воровать нельзя. И никак иначе. Жестоко? Мерзко? Гордыня? Тысячу раз – да!
Только вот и выбора у меня нет…
Пастор только головой покачал. Кенет не был дураком. И видел, что Лиля устала, что она держится из последних сил, что боится и за себя и за Миранду, что…
Да много всего.
– Альдонай простит вам. Он простит все. Он любит нас, что бы мы ни сделали. А вы себе простите этот грех?
Лиля решительно помотала головой.
– Это не прощается. Я знаю.
– И все же…
– Я была с ним милосердна. Он жив. И деньги у него изъяли только ворованные. А то, что мне плохо, переживу. Всегда переживала.
Пастор вздохнул.
– Пусть Альдонай ведет тебя по жизни, Лилиан.
Лиля тоже сотворила знак Альдоная.
– Пусть над нами сияет солнце истины.
Истина, да…
Чего только стоил разговор с эввирами. Лиля довольно жестко объяснила, что это была первая и последняя проверка. Если еще раз кто-то посмеет, весело будет всей общине. Не просто весело, нет.
Им придется в срочном порядке налаживать бизнес по торговле макаронами на Вирме… Ой!
Вот про макароны Лиля откровенно забыла. И про кучу других кулинарных рецептов. Надо сразу сказать племяннику Хельке, чтобы предусматрел место под ресторан. И радоваться, что чиновники и прочие кровопийцы остались в двадцать первом веке, в другом мире. Потому как польза от них есть. Но взяточничества… Молчим о грустном.
Эввиры прониклись. Особенно Хельке,
Авторитет у Эдоарда был. Больше проверок не проводилось.
О муже она и не вспоминала. И не вспомнила бы, если бы не Александр.
Фалион действительно сдружился с ней. Приезжал, дарил подарки, разговаривал. После того нервного срыва он ощущал себя… словно пелена с глаз упала. Да, сильная, умная, красивая… но женщина ведь!
А этого как раз никто и не замечает. Видят, как у боевого корабля, количество пушек. И никто не замечает цвета парусов. Никто не осознает его красоты. И – хрупкости.
Да он и сам раньше ничего не видел.
Да, женщина. Знания, сила, ум, привычка повелевать. Такие женщины оставляют след в истории. И в то же время они несчастны. Потому что этакие железные девы. Холодные, целеустремленные, выжегшие в себе все ради того, чтобы сделать карьеру.
Воины, придворные, они – были. И история хранила упоминание о них. Сначала Фалион думал, что и Лилиан такая же. А потом…
Она обожала своего коня. Нежно любила падчерицу. Не родную дочь, нет! Хотя некоторые, вот как его мать, и родных-то детей не любят. Но ради падчерицы Лиля готова была сделать все возможное и невозможное. И Александр это видел.
Лилиан Иртон неплохо изображала эмоции. Но тут, когда она улыбалась и раскрывала руки навстречу Миранде, ее глаза сияли таким теплом и светом… Это шло из души. Определенно.
Да и своих людей…
Лилиан тепло относилась ко всем своим людям. Это не разыграешь. И ее любили в ответ.
Единственный, о ком они не говорили, был Джерисон, граф Иртон.
Александр дружил с ним и даже симпатизировал этому человеку. И сейчас понимал, что добром такие вещи не кончаются.
Лилиан не желала зла, он видел это вполне отчетливо. Но и добра такое принести не могло. А он…
Александр даже зубами скрипнул.
Он знал Джерисона.
Первая растерянность перейдет у мужчины в агрессию. А потом… Потом результат будет непредсказуем.
Сегодня Александр собирался сделать крохотный шаг. Поговорить с Лилиан. Зачем? Казалось бы, что ему до этого?
Но… Лилиан знала о его проблеме. Она не выдала его ни словом, ни жестом, она сочувствовала ему – это было видно. Она понимала. Сняла с его плеч тяжкий груз. И ему хотелось отплатить добром за добро.
Графиню он застал о чем-то беседующей с Ганцем. Оба явно были заняты, чертили на листе бумаги кружки и стрелочки.
– Лилиан…
Женщина повернулась.
Вспыхнули зеленые глаза, просияла улыбка… красавица. Иначе и не скажешь. Когда вот так прорывается наружу внутренний свет души, становится не важно, какой формы нос или уши. Она просто светится. И это выглядит почти чудом.