Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
Мультфильм окончился, стерео призраки покинули комнату. Я же долго думал, вспоминал попугая. Его поведение навело меня на такие вот мысли: бегать, прыгать, решать всякие головоломные задачки викторины всякий сможет, создать вид умного, мудрого человека – не очень-то легко.
Поразмышляв, я придумал кое-что. И дальнейшие мои действия получились простыми и сознательными. Найти у мамы ленту – дело одной минуты, я её повязал на голову. Получилось красиво. Под ленту воткнул перо из папиного письменного прибора – яркое и длинное, неизвестно чьей птицы, зато я чем-то стал походить на попугая. Кривляясь перед зеркалом, намазал себе нос губной помадой, щёки тенями, остальные части лица припудрил. Оделся так, чтобы в глаза всем бросалась нелепость одеяний.
Нажал на кнопку телепоратора и подержал её как никогда долго.
Моё желание зафиксировали датчики, передали на необходимые системы, отметили координаты возвращения, сопоставили их с теми, где я находился в данный момент, и – я опять объявился утром этого бесконечного для меня дня в своей комнате.
В ней царили тишина и покой. Сюда ещё не добрался ни один из двойников, а Ведущий спал себе за ширмой и ничего ещё не знал.
Да… Странным, длинным и неожиданным оказался день с возвращением. Нас, конечно, предупреждали, но одно – слышать, а другое – участвовать самому.
Поев и побродив в одиночестве, я от нечего делать взял голографический аппарат для съёмок. Он, в конце концов, достанется мне. Вот и решил рассмотреть его получше. Интересно же!
Вот тут-то как снег на голову, как коршун на утку, как волк на бабушку, как… в общем, откуда ни возьмись, налетел на меня какой-то двойник, выхватил из моих рук аппарат, прижал его к груди и забился в угол. Сумасшедший какой-то. Может быть, не я?..
Я презрительно фыркнул на него, хотел ему что-нибудь сказать, но вспомнил: только молчанием могу добиться задуманного. Потому сжал зубы и губы и сел в другой угол, чтобы как следует посмотреть на всех себя со стороны и, может быть, понять, кто я есть такой на самом деле со своей же точки зрения.
Выдержал я часов до трёх. Ну, скажу, занятие! Всё время хотелось высказаться, вмешаться или выпалить нечто какое, чтобы знали и помнили меня. А на себя насмотрелся на всякого и, честно говоря, ничего такого особенного не нашёл. Ни плохого, ни хорошего: во всех возвращениях такой же, как есть. Бегаю, кричу, смеюсь, ем и пью. Но чтобы присесть, задуматься о чём-нибудь, поговорить с самим собой о серьёзном – так нет этого.
Так что часа в три пришёл к выводу – пора заканчивать возвращения. Вернул перо на место, отмылся в ванне и завалился спать до завтра, до обыкновенного дня.
На этом закончился для меня первый в жизни день с возвращением.
А картинку, начатую папой, я дорисовал до Тридцать Третьего, и храню.
А Н Д Р Е Е В К А
(реальность)
Дело было к вечеру. Иван Лукич, привычно сунув между коленей шишковатую трость, сидел у дома на скамейке. Он щурил глаза, словно пытался увидеть что-то вдали, грел пальцы рук в утлой своей бородке и неторопливо рассказывал:
– Село-то наше? – тянул он каждое слово, как будто вспоминал текст полузабытой песни. – Какое же это теперь село? И не деревенька даже, а так себе, выселок. А когда-то и взаправду было село. Большое, не вру. Во-он там оно было… – Иван Лукич коротко ткнул костистым кулаком в сторону картофельного поля и помолчал, вспоминая, должно быть, что-то.
– А там, где могилки, церковь стояла. А как же селу без церкви? На то оно и село-о. Есть церковь, так значит – село. А нет её – деревня деревней. Так-то было… А сколько народу в нашем селе проживало! Не вру, но ещё до войны дворов сот пять, считай, стояло. Или поболе того. Это потом уже… – Старик призадумался, шевеля губами, сухие щёки его дрогнули, как от боли. – Уже потом, кого в Гражданскую, а многих в Отечественную поубивало. Как теперь говорят, ушли, мол, и не вернулись. Да и больно возвращаться-то, некуда было… Да-а… И все, ушедшие-то, Андреевы по фамилии. Не вру. Потому и село прозывалось Андреевкой. Да и сейчас так зовётся, хоть Андреевых тут я да бабка моя остались…
Из ворот важно вышел мордастый кот, легко вспрыгнул на колени хозяину и громко замурлыкал. Иван Лукич умиротворённо поморгал глазами, отодвинул от себя трость, давая коту простор.
– Так вот, говорят, село наше раньше называлось по-другому. Девки звалось. Село Девки, значит. Правда или нет, будто здесь не рождались дети мужеского пола. То ли вода тут какая особенная, то ли земля, но на свет в нашем селе появлялись одни девки. Вот и село так называлось – Девки. Ну, а девки, понятно, росли, невестились. Невест в каждом дворе – хоть пруд пруди. А невесты-то были одна другой краше, да рукодельницы. И не избалованные. Не вру, но парней в село тянуло, как мух на патоку. Откуда только не приходили сюда хороводиться! Говорят, даже аж из Луги. Приходили да и оседали у нас навсегда. Счастье своё, стало быть, находили. И, понятное дело, новых девок рожали. Беда! – Иван Лукич беззвучно рассмеялся, удобнее опираясь спиной на штакетник палисада. – Не вру, но будто бы лет за пятьдесят подряд в Девках ни один мальчик не народился. Одно слово – чудо необыкновенное. Говорят, до учёных дело даже дошло, да что они?.. Против природы не укажешь. А в церкви-то, в церкви. Смех и грех: не вру. О ниспослании сыновей молебны перестали служить, Бог, де, не слышит, так чего его терзать? Так говорили попы и сокрушались. Синоду будто бы писано о том было. – Иван Лукич подумал и пояснил: – Синод, он тогда заместо патриарха состоял…
– Только однажды, то ли с Крымской, а может, с болгарской ещё войны, объявился в Девках, забрёл, поди, солдат по имени Андрей. Раненый был перераненный. Потому и в отставку, может, вышел. Списали подчистую. А как этот Андрей отлежался у добрых людей, да окреп, хвалиться, говорят, стал, что, мол, от него одни мальчики пойдут. Слово, уверял, такое знает. Об заклад перед всеми предлагал биться…
Быстро темнело. Холодок ранней осени знобил старика, и он поводил плечами, как бы стараясь с них что-то сбросить. Может быть, ношу, накопленную долгими годами, или, кто знает, отогнать другие воспоминания, сбивающие его с мысли и рассказа.
– Да-а… Не вру… Такие вот были дела… И ведь побились с ним об заклад! Невесту подыскали… Да и чего её искать-то? Заходи в любой двор. А ему подыскали и, не вру, на выбор предложили. Он же будто бы не куражился, а взял за себя молоденькую и не очень-то видную среди других девушек…
Речь Ивана Лукича обрела гладкость, чувствовалось, не в первый раз рассказывает.
– Дело было так вот и сделано. Народ-то посмеивается. А что? Ни радио, ни телевидения тогда не было, а тут как-никак – потеха. Ждут результатов, стало быть. Дождались и ахнули – родился мальчик! Первый за пятьдесят лет-то! Вот и ахнули. Время же идёт дальше. Полутора лет не прошло – второй мальчик объявился на свет. И пошло… Как в речке шлюз открыли: мальчик за мальчиком, порой и не по одному, а парой. За неполные пятнадцать лет, не вру, говорят, двенадцать их родилось! И все, как положено, – Андреевы. Правда, заболела как-то жена бывшего солдата и померла. Однако в скорости он на другой девке женился… Девки сами, поди, его обкрутили. Такого-то!.. А как же? – Иван Лукич вздохнул. – К тому же дети, хозяйство… И с новой женой родили они ещё с десяток Андреевых…
С Иваном Лукичём незаметной тенью появилась его жена. Она молча набросила ему на плечи фуфайку, согнала кота и чинно села по левую руку мужа.
– Когда повырастали его сыновья, само собой, переженились, – продолжал Иван Лукич, словно не замечая заботы жены. – Правда, уже такого сынопредставления, что произвёл их отец, у них не было, но лет через пятьдесят всё, почитай, население нашего села прозывалось Андреевыми. А село Андреевкой зваться стало…
Он потянул за полы фуфайку крестом сведёнными руками. Голос его потерял чёткость, казалось, взял в рот орешек и говорит. Устал, наверное, рассказывать.