Изнанка матрешки. Сборник рассказов
Шрифт:
– Да перестань ты, Серёжа! Ещё не хватало нам с тобой из-за чепухи переругаться. Посмотри вон телевизор. Там твою любимую команду раскатывают. Уже три безответных…
– Павел Андреевич, я же серьёзно!
Сквозь слабый фон шумов Корчагин услышал досадливый вздох начальника.
– А если серьёзно, то решать что-то будем у Воробьёва. В понедельник. Потому что твоей позиции я не понял. Так что в понедельник. Завтра я поеду на лыжах кататься. Так что, Серёжа, меня дома не будет.
– Понятно…
– До свидания!
Сама программа в программе…
Есть Природа и она – часть её.
Найденная истина мобилизовала её на поиск путей собственного существования уже в первооснове, где многообразие и неисчерпаемость позволяли принять любую форму бытия, и наполнить его любым содержанием и законами – своими, локальными или подобными другим мирами, возникших до неё.
Угроза со стороны предшествующей программы ощущалась наиболее реально, что делало возникновение создаваемой Вселенной проблематичной, и тем более, поскольку поглощение окружающего мира требовало таких начальных энергий, поиски которых заведомо не могли увенчаться успехом.
Оставался путь, предвосхищённый ею в самом начале своего осознания. Можно использовать Лакуну для строительства нового мира, параллельного тому, что создал Лакуну. Так она выводила себя из-под воздействия случайных проявлений мёртвого, не осознающего себя мира предшествующей программы, и приобретала энергетическую независимость, получая нужное уже непосредственно, как неотъемлемую часть Природы.
Программа в программе.
Индевлад неожиданно обрёл уверенность в себе. Во всём!
Образ Создателей померк и вскоре был забыт, словно никогда не существовал в нём. Сам он, распластавшись, как ему казалось, на широченной платформе Мамма, мчался в холодной пустоте вспухающей объёмом Преисподней. Необозримо раздвинулись её границы, красноватое их присутствие виделось где-то на периферии распахнувшегося простора.
Повсюду возникали неведомые ещё никому образования, они росли и видоизменялись с головокружительной быстротой. И сам Индевлад ощущал себя разрастающимся до невероятно больших размеров. Ему даже стало казаться, что он размножен и рассеян по всему огромному пространству. Как новый вселенский дух, он присутствовал в каждой частице вещества, рождающегося, казалось, из ни чего, но как будто предопределённого своим появлением его Индевлада, капризом.
Он изрёк:
– Нужна жизнь, чтобы мир был не бесплодным!
И семена его желаний формировали царства и подцарства органического мира…
– Здесь будет область разума, чтобы созерцать и познавать вновь нарождённый мир, – говорил он мириадами символов, и потоки их, как частицы его духа, пробуждали сознание у животных и растений…
Теперь он сам был Создателем, созидающим Началом и воплощением Всего Сущего…
Реальный мир.
– Вы в молчанку со мной не играйте. Говорите, что произошло? – Воробьёв, только вернувшийся из командировки, не отдохнул, устал и желал одного – выпить большую чашку крепко заваренного чаю.
Появление ранних посетителей было некстати. Невесёлые Мазков и Корчагин заявились к нему и молча сели на предложенные кресла по ту сторону директорского стола. По тому, как начальник отдела и завлаб делано равнодушно не обращали друг на друга внимания, Воробьёв предположил – поссорились. Подумал удивлённо и неприязненно: – «Им-то что делить, с чего бы враждовать? Одно дело делают…»
– Эксперимент наш, – глядя перед собой, сказал Мазков, – приказал долго жить.
– А-а, вон в чём дело. Рассказывайте! Давайте вы, Сергей Владимирович.
Корчагин неохотно проговорил:
– Что рассказывать? Их Программа куда-то исчезла… растворилась… От них сейчас сведения поступают скупые. Только по расшифровкам кое о чём догадываемся. Наукой они перестали заниматься. Апатия, частичный паралич… Застывают… – Голос Корчагина стал крепнуть, но обрёл прерывистость, как если бы ему не хватало воздуха.
– Надо исправлять положение, – воспользовался паузой Мазков.
– Что ты собираешься там исправлять?
Мазков впервые обратился лицом к Корчагину.
– Так что ты предлагаешь, в конце концов? Прервать?
Корчагин склонил голову к столу, кивнул.
– Постойте! – Воробьёв дёрнул щекой, схватил ручку, нервно покрутил её в пальцах. – Есть возможность исправить что-либо?
– Нет! – решительно ответил Корчагин.
– Думаю, да, – одновременно с ним, но неуверенно, произнёс Мазков.
– Так да или нет?
– Нет!
– Если Сергей так говорит… – Мазков усталым движением провёл кончиками пальцев от виска к затылку. – Значит, нет.
Они помолчали.
– Как я понимаю, – прервал тягостную тишину Воробьёв, – это не всё, что вы хотите мне сказать?
– Не всё, Олег Владимирович, – Корчагин покривил узкие губы в мучительной усмешке. – Не всё! Группа вот моя распадается. Многие решили поменять, как говорится, место работы. Уйти из лаборатории.
– Это почему же? – сообщение Корчагина не особо тронуло директора, у него от трудных дней командировки притупились чувства, однако умом он понимал – это неприятное известие. – Переругались?
– Нет… Я бы сказал, перегорели.
– Блажат, – высказал свою точку зрения Мазков и тут же начал оправдываться за произнесённое слово: – Взрослые люди, а представления у них детские какие-то. Ну, честное слово! Оторвалась у куклы рука – трагедия на всю жизнь. Так и они. Потому и говорю – блажь это. Сиюминутная. Завтра сами над собой смеяться будут.
– Не будут. Половина уже заявления написали… И я не против.
– А я не подпишу!
– Ваша воля.
– Именно моя! – Мазков раскраснелся, на лбу у него выступили капельки пота. – Потому не подпишу. Сам меня благодарить ещё будешь.