Изнанка миров
Шрифт:
Зашуршал тяжелый занавес. Громко щелкнул и загудел прожектор, очертив ослепительно белый круг возле микрофонной стойки. Певица, черный силуэт на границе света и тьмы, помедлила немного, а потом ступила вперед.
Я сразу узнал ее — это была Сунильд.
Серебристую тушу цеппелина «Наутилус» удерживали на месте толстенные швартовочные тросы, похожие с такого расстояния на нити паутины. Возле кабины, прилепившейся к брюху цеппелина, суетились люди, смахивающие на муравьев, и сновали автоматические тележки с багажом.
— Он летит в Тартесс, — сказала Сунильд. — Завтра утром.
Летное поле Хатшепсут было мокрым после дождя. Из окна своего кабинета я видел башню аэропорта с полосатым флюгером на флагштоке, цепочку огней на взлетно-посадочной полосе, массивный четырехмоторный «Геркулес», выруливающий к терминалу, оранжевые цистерны заправщиков, клювы трапов, автобусы для пассажиров и горбатые спины ангаров на горизонте.
Здание «Кенотафа» отделяли от аэродрома триста метров пустыря, поросшего сорняками, да сетчатый забор с витками колючей проволоки по верху…
— Есть два типа закрытых миров, — сказала Сунильд. — Нифльхейм — как совсем недавно и Тхебес — относится к первому типу: это мир, из которого невозможно вырваться. Там есть Чертог, здесь была «Мастаба»… названия меняются, суть остается прежней. Рожденный в Нифльхейме обречен умереть там же… Я была готова на все, чтобы вырваться оттуда. Я не могла там больше оставаться.
Я закрыл жалюзи и отвернулся от окна.
— Ты достигла того, чего хотела, — сказал я.
— Да, — сказала Сунильд. — Достигла. Я много путешествовала. Пока не узнала, что бывают закрытые миры совсем иного рода. Как Тартесс.
Плеснув в стакан тортугского рома, я выпил залпом и присел на край стола.
— Любой гражданин Тартесса волен покинуть его по собственному желанию. Это не проблема. Но вот попасть туда… Даже для тех, у кого есть тартесский паспорт, это практически невозможно — без санкции инквизитора Монсальвата или далай-ламы Шангри-Ла… А они тщательно следят за тем, чтобы Тартесс оставался недосягаемым для бродяг вроде меня или тебя.
— Зачем ты нашла меня? — перебил я ее.
— У тебя есть иммиграционная виза в Тартесс, подписанная инквизитором Монсальвата, — сказала она.
— Допустим. Откуда тебе это известно?
Ее улыбка была грустной и чуточку снисходительной.
— Разве это важно? — спросила она.
— Ладно, — сказал я. — Я спрошу по-другому. Что тебе нужно от меня?
Сунильд замолчала, глядя на меня своими зелеными глазами.
— Возьми меня с собой, — сказала она. — Возьми меня в Тартесс.
Заведение с мрачноватым названием «Кенотаф» я приобрел три месяца назад за полтора миллиона тхебесских фунтов. Это оказалось неплохим вложением капитала, если учесть, что уже неделю спустя за миллион фунтов нельзя было купить даже блока контрабандных астланских сигарет. Инфляция в Тхебесе была чудовищная… Очнувшись от тысячелетней комы, когда миром управляла каста жрецов-геронтократов, и оказавшись под властью молодого и энергичного дурака, Тхебес начал разваливаться на части прямо на глазах.
Фараон-реформатор Сиптах открыл границы Тхебеса и установил дипломатические отношения с Сеннааром и Монсальватом. Он отменил рабство. Он привлек инвестиции и начал индустриальную революцию… В результате северные номы Тхебеса были по бросовым ценам скуплены сеннаарскими корпорациями, а южные, расположенные в дельте Великой Реки и всегда жившие земледелием, заявили о своей независимости и неподчинении власти фараона. Сепаратистов возглавил верховный жрец Нектанеб Второй…
Предчувствие гражданской войны было таким отчетливым, что в «Кенотаф» хлынули журналисты из Сеннаара и Амаравати; вместе с журналистами объявились и вербовщики Безымянного Легиона. Ну, а следом подтянулась и местная шушера: переводчики, информаторы, проститутки, сутенеры, гиды, контрабандисты, фарцовщики, жулики, шпионы из «Дхути» и стукачи из «Мастабы»… и в огромном количестве — простые желающие удрать из Тхебеса до начала войны.
Это был звездный час «Кенотафа»: мир катился в пропасть, люди прожигали жизнь за игорными столами и глушили тоску своей обреченности импортной выпивкой, а деньги текли рекой в мои карманы. Люди Ипусета продолжали рьяно меня разыскивать. Все могло рухнуть в любой момент, что придавало происходящему некий пикантный привкус.
Управлять делами «Кенотафа» я собирался до тех пор, пока мне не представится шанс чисто выйти из игры; и похоже было, что именно такой шанс дала мне Сунильд.
Мы договорились встретиться с ней в четыре утра на набережной: она должна была принести деньги за визу. Когда Сунильд ушла, я вытащил из шкафа томик «Одиссеи» в матерчатом переплете, выпущенный в свет издательством «Керикейон» при Тартесском университете; между страниц был спрятан конверт со сломанной сургучовой печатью инквизиции Монсальвата и мой тхебесский паспорт.
Надев поверх белого смокинга потертую кожаную куртку, я спустился вниз сразу после закрытия. В ресторане было пусто. Стулья были подняты на столы, а Иоахим перекочевал из-за конторки к стойке бара и мелкими глотками потягивал херес, слушая радио.
— …массовые акции протеста пройдут на площади Пятой Династии у здания тайной полиции «Мастаба», — с легким сеннаарским акцентом излагал радиоприемник. — Полковник Метемфос заявил, что он не может гарантировать благополучного исхода ситуации. Также сохраняется напряженная обстановка в южных номах страны…
— Страшно жить, — покачал головой Иоахим. — Страшно жить на свете, господин Лакедем!
— Иоахим, дружище, сохраните это для меня, — сказал я, протягивая ему конверт и паспорт. — Завтра мне это может понадобиться.
— Конечно, господин Лакедем, о чем речь… — заволновался Иоахим. — Вы можете на меня рассчитывать!
— Я знаю, — сказал я.
Через кухню я вышел на задний дворик «Кенотафа». На улице было холодно и сыро; кирпичные стены покрывала жирная копоть. От лампочки под жестяным конусом струился блеклый желтый свет. Я спустился с крыльца, прошел мимо припаркованных машин в дальний конец двора и присел на корточки за мусорными баками. Там был ржавый канализационный люк.
Мне пришлось упереться коленом в землю, испачкав парадные брюки, и потянуть обеими руками, чтобы откинуть ржавую крышку. В лицо пахнуло теплой и липкой вонью. В коллекторе был спрятан длинный и тяжелый брезентовый тюк.
Вернувшись к своей машине, я погрузил тюк в багажник, а сам сел за руль и включил зажигание. Пока прогревался мотор, я закурил.
Вдалеке, за сетчатым забором Хатшепсута, шел на разгон «Геркулес». Его темно-серый силуэт набирал скорость на взлетной полосе, мчась прямо на «Кенотаф». Четыре огромных пропеллера превратились в размытые радужные кольца. С каждой секундкой самолет неумолимо приближался. Казалось, еще чуть-чуть, и он проломит хлипкую ограду и врежется в «Кенотаф»…