Изнанка миров
Шрифт:
Дело было уже к полудню, и джунгли превратились в парилку. Рубаха прилипла к моей спине, соленый пот заливал глаза, болели мозоли на ладонях, кружилась от усталости голова, но я продолжал остервенело махать мачете. Только так — бессмысленной, тупой, однообразной физической работой можно было побороть первобытный страх, который холодным комком в желудке и ознобом в кончиках пальцев напоминал о себе, стоило мне лишь на секунду остановиться. Нехорошее это было место — Храм…
Я выдохся где-то через час. В глазах у меня потемнело, и сердце, до того исправно колотившееся в груди, вдруг слепо толкнулось в горло, а потом оборвалось, замерло и ухнуло вниз. Чтобы
Маленькая изумрудная змейка, чей укус может убить слона, выскользнула из путаницы ветвей и юркнула между моих ног. У меня свело судорогой мышцы шеи. Превозмогая себя, я поднял голову. Прямо передо мной была бронзовая дверь, покрытая зеленой патиной. В центре двери была оскаленная драконья пасть.
— Открой, — прошелестел бестелесный голос у меня за спиной.
Это был наг. Не знаю, как долго стоял он там, наблюдая за мной — в своей черной хламиде, неподвижный, как древняя статуя. Гладкий приплюснутый череп поблескивал в лучах полуденного солнца, немигающий взгляд был вперен в бронзового дракона.
Я протянул обе руки и, ухватив дракона за клыки, потянул на себя. Дверь с готовностью распахнулась.
Это было одно из тех мгновений, что навсегда отпечатываются даже не в памяти, а где-то намного глубже, в подкорке — и не фотоснимком обычного вспоминания, что с годами выгорает и блекнет, а потом исчезает совсем, оставляя после себя лишь смутный абрис воспоминания о воспоминании; нет, этот миг высек себя в моей душе резцом из кремня. Я знал, что буду помнить его всегда.
В башне было холодно. После липкой жары ангкорских джунглей меня пробрал озноб; показалось, будто кожа покрылась инеем. Воздух был пропитан запахом… боли? страха? отчаяния? Что бы это ни было, оно охватило меня целиком, гораздо сильнее, чем в джунглях. Я будто бы очутился в эпицентре того скользкого ужаса, что глубоко въелся в руины Храма.
Инстинктивно я стиснул мачете и, когда глаза привыкли к сумраку, заглянул в сердце тьмы.
Ничего особенного я не увидел. Косые лучи света падали сквозь трещины в стенах башни. Серые паруса паутины под потолком покачивались под нежными прикосновениями прохладного ветерка. Лианы, усеянные цветами необыкновенной красоты, оплетали стены башни изнутри. Пол в башне был земляной, покрытый мелкими сухими веточками, хрустящими под ногами.
Прямо по центру круглого зала был колодец. Каменный сруб, высотой мне по пояс, украшали странные и почему-то очень знакомые символы, похожие на червяков.
Жерло колодца было закрыто каменной плитой с Печатью Дракона. На ней аккуратной горкой были сложены маленькие детские черепа.
Именно тогда — в ту самую секунду, когда я осознал, что хрустело под подошвами моих десантных ботинок (это были тонкие и ломкие косточки детских скелетов, рассыпанных вокруг колодца) — я понял, что собираются сделать наги, и зачем летающие крепости бомбят долину Патала.
Незадолго до заката, когда мы вернулись обратно за колючую проволоку — даже наги не рисковали оставаться в джунглях по ночам — в ворота концлагеря въехал, тяжело пробуксовывая по грязи, грузовик с эмблемой миссии Тифарета на борту. Сзади на прицепе он волочил походно-полевую кухню, появление которой вызвало бледное подобие энтузиазма среди изможденных пленных.
С того самого момента,
С алюминиевой миской в руке я занял место в очереди среди худых, грязных, небритых, тающих от голода и постоянного страха призраков; я и сам, наверное, выглядел не лучше. Но я, благодаря своему высокомерию, умудрился не опуститься морально: живя в грязи, я не стал грязью сам.
На раздаче сегодня была сама мать Летиция. Аристократичного вида старушка собственноручно зачерпывала из котла рисовую кашу и наполняла миски заключенных, выполняя гуманитарную миссию своего мира в джунглях Ангкор Шаня и зримо наслаждаясь собственной самоотверженностью. Не знаю, каким чудом ей удалось договориться с местными наркобаронами, но всюду за ней по пятам следовал Нгуен: бандитского вида парень с выбитыми зубами и трофейным штурмгевером. Следил он за ней, охранял ли — было непонятно.
Получив свою порцию холодного слипшегося риса, я отошел в сторонку и начал жадно запихивать еду в рот, сосредоточенно изучая грузовик миссии Тифарета. Старая раздолбанная полуторка обычно ночевала в лагере, а перед рассветом направлялась в деревню. Там, накормив пухнущих от голода детей, мать Летиция фотографировала улыбающихся шаньцев для отчета спонсорам, и возвращалась в крепость Бунсонг, обиталище Тхао Тонгкхуана, крупнейшего наркобарона в долине Патала.
Глядя, как мать Летиция сгружает из кузова коробки с медикаментами и направляется в лазарет, а Нгуен, щербато улыбаясь, пинает согбенных над мисками легионеров, я придумал, как я убегу из Ангкор Шаня.
Для этого требовалась самая малость — провести ночь в джунглях и остаться в живых…
Рядом с колючей проволокой в землю был вбит косой крест, на котором распяли Арнульфа. Бывший рыцарь Монсальвата попытался бежать через день после пленения. Три дня спустя его полуобглоданное, но еще живое тело нашли в джунглях, приволокли в лагерь и прибили к кресту. Там он и гнил заживо почти неделю: в жарком климате Ангкор Шаня его плоть, изорванная в клочья тигриными клыками, быстро воспалилась, началась гангрена, и по лагерю поползла тошнотворная вонь медленной смерти. К счастью для Арнульфа, он сошел с ума еще в джунглях, и большую часть своей агонии провел в блаженном забытье… В качестве издевательства на шею распятого сержанта намотали белый шелковый шарф.
Больше попыток к бегству в лагере не было.
Собственно, и колючая проволока по периметру нужна была не для сдерживания беглецов, а исключительно для того, чтобы ночные хозяева джунглей не могли проникнуть внутрь… Я поддел ее расщепленной бамбуковой веткой и выполз наружу. В темноте джунгли были синими.
Я бежал налегке, захватив с собой выдолбленную из тыквы баклагу с водой и надев старую кожанку, такую потертую и потрепанную, что даже шаньцы на нее не позарились. Небо было плотно утрамбовано тяжелыми тучами, предвещавшими приближение муссона и начало сезона дождей; луны не было, и пробираться сквозь джунгли приходилось ощупью.