Изнанка
Шрифт:
Мы, люди, умеем так много.
Не дает покоя один-единственный вопрос – почему же никак не получается понять самых, казалось бы, близких родственников?
Самих себя».
Приятных сновидений...
В первый момент Валера решил, что ошибся при вводе программы и попал в какую-то оранжерею. Он, конечно, был наслышан о Городе на траве, но до сей минуты не особо верил в эту «ерунду зеленую».
Ерунда, несмотря на скепсис Рысцова,
Таганская площадь освещалась теплыми лучами полуденного солнца. Но зноя не ощущалось, да и листочки на появившихся в изобилии возле тротуаров деревцах были свежие, непыльные; стало быть – весна. Что же получается, теперь в эсе вечный ясный весенний полдень?
Валера обнаружил, что одет в свободную рубашку нежно-кофейного цвета, хлопчатобумажные брюки и легкие сандалии. Бинты на кистях рук, к сожалению, остались, и глубокие порезы, скрывающиеся под ними, изрядно ныли. Чудно-чудно, ничего не скажешь – раньше, при попадании в эс, такие серьезные раны, как правило, пропадали. Жаль, это лишние неудобства...
Он огляделся.
Машин нигде не было видно. Впрочем, как и любого другого транспорта. По примерно двухметровой ширины дорожкам из отшлифованных керамзитных плит, проложенным вдоль домов по теневой стороне улиц, шли люди, с интересом и ухмылкой поворачивающие головы и наблюдавшие за ним, стоящим посреди травяной мостовой. Что-то насторожило его в этой смиренно-ядовитой ухмылке, будто прохожие увидели в нем нечто, не соответствующее общепринятым нормам поведения. Так смотрят на подвыпившего пролетария, писающего на здание Госдумы средь бела дня...
Ладно, выясним рано или поздно, решил Валера и пошел потихоньку по мягкому зеленому ковру в сторону станции метро.
Повернув за угол, он даже крякнул от изумления. Несколько десятков человек висели над улицей лицом к земле в фантастических подобиях гамаков, прицепленные альпинистскими карабинами к длинным канатам, натянутым от одного строения к другому. Они протягивали руки к траве и копались в ней, потом, смешно дрыгаясь, доставали что-то из мешков, укрепленных на портупее в районе груди, и снова принимались колдовать над растительностью. Придурки какие-то арахноподобные.
Еще Рысцов обратил внимание на полное отсутствие рекламы. Присмотревшись, он с удивлением выявил совсем уж несуразную деталь: даже над открытыми настежь дверями магазинчиков, куда то и дело заходили покупатели, не было вывесок. Вдобавок все витрины были не стеклянные, а пластиковые, непрозрачные. Бредятина... Бублики там, подгузники или стройинвентарь? Загляни, дорогой, тогда узнаешь.
Ну и дела...
– Эй, ты... с бинтами!
Возглас относился явно к нему. Валера остановился и не спеша обернулся. Человек, стоящий за его спиной, скестил руки на груди и склонил голову набок.
Мент местный, безошибочно определил Рысцов, поймав его слегка снисходительный, изучающий взгляд. От остальных прохожих мужик вроде бы ничем не отличался, кроме, пожалуй, лычек на воротничке рубашки с блестящей на солнце циферкой шесть. Одет в такие же свободные брюки, как сам Валера, правда, обувка несколько странная – на ногах вместо сандалий какие-то... горнолыжные ботинки, что ли... Поджарый, низкорослый, коротко стриженный, гладковыбритый и, кажется, с неправильным прикусом. Не считая крайне, видимо, неудобной обуви – совершенно обычный гражданин. Но... У любого представителя известного ведомства, как бы он ни прикинулся, на лбу крупным кеглем оттиснуто: мент.
– Топчем? – осведомился мужик. Нижние резцы скользнули по верхней губе, подтверждая догадку о неправильном прикусе.
– В каком смысле? – вежливо сказал Рысцов.
– Топчем, – утвердительно мотнул головой мент.
У кромки керамзитной дорожки уже собралась кучка зевак, с любопытством и гадкими улыбками рассматривающих разворачивающуюся сцену.
– Где проживаем? Род занятий? Дата последней ходки?
– Я... какой еще ходки? Несудим я! – с вызовом задрал подбородок Валера.
– Но топчешь, да?
– Да чего топчу-то?
– Травку топчешь, милый мой.
Рысцов нахмурился и посмотрел под ноги. Этот гиббон что, издевается? Из кучки зевак послышались смешки. Мужик с шестеркой на лычках тем временем поднял левую ногу, почесал носочком горнолыжного ботинка икру на правой и задал следующий бессмысленный вопрос:
– Когда сажал в последний раз? Или ты мельник?
Валера вконец растерялся.
– Как бы объяснить... э-э... я...
– Пьяный, – с готовностью подсказал мент.
– Слушай, ты сам пьяный, по-моему! – нахмурившись, заявил Рысцов, теряя терпение. – Мне идти нужно, ждут меня... Что за цирк тут, в самом деле?
– Зря ты грубишь. Я тебе не грубил, – вздохнул мент и внезапно издал гортанный звук, чем-то действительно напоминающий крик обезьяны. Гиббона, наверное.
Рысцов от неожиданности аж присел и уставился на маразматического представителя не менее маразматического, по всей видимости, закона. Ну и ну... Что же в эсе за этот месяц произошло?..
Спустя полминуты послышалось цоканье копыт, и на тротуарчике, заставляя прохожих вжиматься в стены, возникли два всадника. Валера даже протер глаза, почуяв запах фурацилина на бинтах. Да нет, не мерещится вроде... На мускулистых кобылах, с хлыстиками, в горнолыжных ботинках.
– Топчет, – заныл мент, подобострастно семеня к наездникам и тыча в него длинной передней конечностью. – И ругается еще! На вопросы не отвечает... напился, поди... Когда ходка последняя была – неизвестно, и не сажал давно уже, видно же...