Изобличитель. Кровь, золото, собака
Шрифт:
– Митрофан Лукич! А если там… дама из общества? Всякие бывают амуры…
– Ну и что? – фыркнул купец. – Ежели дама и впрямь из общества, да еще замужем, ей огласка будет хуже смерти. Промолчит, как миленькая. А уж я этого сукина сына в толчки… О! – Он повернулся к окну, поднял указательный палец. – Колеса стучат, Митька быстро расстарался. Ну оголец! Охранное отделение приплел… Вы со мной, конечно, Ахиллий Петрович? Прижмете его вашим дядюшкиным методом – у меня-то никак не получится, мы люди простые, а он склизок, как налим…
– Я?! – удивился Ахиллес. – А уместно ли мне будет…
– А что ж тут неуместного? – возразил Митрофан Лукич. – Я своего
Ахиллес поднялся, одернул летнюю рубаху. Ему и в самом деле чертовски хотелось увидеть плоды своих трудов – когда это Шерлок Холмс не появлялся на сцене в финальный момент и не вносил полную ясность? И потом, если подумать… Пожалуй, это как нельзя лучше подходило под категорию офицерских проказ, ни один ревнитель чести не придерется…
…Митрофан Лукич грузно выпрыгнул из пролетки первым и направился во двор, цедя сквозь зубы:
– Есть ли тут черный ход, как не быть… Все устроим в лучшем виде, в точности как мадам Шагарина…
– А если у него черный ход на щеколду заперт? – отчего-то тихо спросил Ахиллес, чувствуя, как и его начинает охватывать охотничий азарт.
– Вышибу, – веско сказал купец. – Силушку подрастерял, но все ж окончательно ею не обижен, на дверь хватит. Это парадные двери делают на совесть, а на черных ходах они хлипконькие.
Он тихонько, на цыпочках, поднялся первым по узкой лестнице, пропахшей кошками и еще чем-то дрянным. Остановился перед нужной дверью, обернулся и вовсе уж шепотом спросил:
– Ахиллий Петрович, а вы револьвер-то взяли?
– Нет, конечно, – сказал Ахиллес, поморщился. – К чему такие крайности, Митрофан Лукич?
– А помните, что Колька вашему Артамошке рассказывал? Про девицу с телефонной станции? У него ж при себе револьверчик, он ей под нос совал, стращал… Вдруг палить начнет…
– Вздор, – сказал Ахиллес, чуть обдумав. – Средь бела дня, в центре города почти? Да и дело, уж простите, довольно-таки копеечное, из-за таких в людей не стреляют…
– Копеечное… а ежели каждая копейка тяжко достается? – проворчал купец. – А так-то вы правы, с чего б ему, не варнак с каторги… Сызмальства в нашем городе обитает, личность всем знакомая… Ну, благословясь…
Он осторожненько потянул на себя двумя пальцами деревянную ручку двери – и она стала отходить, даже не скрипнув. Обернувшись к Ахиллесу и победно ухмыльнувшись, купец вошел первым. Они, стараясь ступать как можно тише, миновали опрятную кухню (сразу видно, давно не использовавшуюся по назначению), купец так же тихо открыл вторую дверь, уже выглядевшую вполне «господски». Ну да, «чистая половина», нечто вроде прихожей, куда выходили три двери. Оба старательно прислушались, потом Пожаров кивнул на одну из дверей, самую близкую. Там, и точно, слышался тихий разговор, какое-то движение.
Митрофан Лукич влетел в дверь первым. Ахиллес вошел следом.
Спальня, как и следовало ожидать, небольшая, но уютная. Раздался женский визг, и лежащая в постели проворно прикрылась простыней до глаз. Качурин так и остался стоять, остолбенело взирая на ворвавшихся – без пиджака и жилета, в расстегнутой рубашке. Разумеется, он был без парика и усиков на манер французского комика, но, как и по прежним наблюдениям Ахиллеса, выглядел этаким роковым красавчиком с экрана синематографа или сцены захолустного театра.
Опомнился он очень быстро. И улыбнулся даже как бы и нагловато:
– Ах, вот это кто… Его степенство Митрофан Лукич… И квартирант его, изволите ли видеть… Ай-ай-ай… Негоже почтенному купцу первой гильдии вот так вламываться разбойничьим манером в чужую квартиру, а уж господину подпоручику тем более…
Странное дело, но он выглядел чертовски спокойным. Быть может, это и есть его подлинное лицо, подумал Ахиллес, а в лавке он не более чем играет классический образ приказчика – как, без сомнения, и в заведении мадам Аверинцевой играет какую-то третью роль…
– Да я тебе сейчас… – грозно сказал купец, набычась.
Лежащая в постели женщина вдруг форменным образом взметнулась, кутаясь в необъятную белую простыню, придерживая ее на груди, спрыгнула на пол и встала, заслоняя Качурина.
Ахиллес оторопел. Перед ним стояла не кто иная, как Варенька Истомина, но в таком облике он ее никогда не видел – хоть вакханку [20] с нее пиши; черные волосы разметались по плечам, серые глаза пылают яростью, так и кажется, что сейчас бросится, вцепится всеми десятью коготками. Варенька Истомина, бывшая закадычная подруга Ванды и Катеньки Макеевой, два месяца назад отчего-то покинувшая «тройку неразлучниц». «Все сходится, – подумал он. – У меня крутилось в голове треть и два месяца. Два месяца назад начались кражи в лавке, два месяца назад Качурин снял эту квартиру. Два месяца назад меж девицами пробежала черная кошка. Все сходится. Вряд ли дело тут в ревности – скорее всего, разоткровенничалась с подругами, а те не одобрили ее выбор, и она на них обиделась смертельно.
20
Вакханки – в Древней Греции жрицы бога виноделия Вакха, праздники в честь которого представляли собой шумные попойки и оргии.
Нет, не похожи треть и два месяца на простое совпадение, так не бывает, не зря же у них были такие лица…»
Да, вот именно, Варенька Истомина. Благонравная доченька одного из местных крезов [21] , если и отстававшего в неких скачках от Зеленова или Шлегера, то не более чем на голову…
Он оторопел, совершенно не представляя, что тут можно сказать. Покосился вправо, Митрофан Лукич тоже стоял в полном оцепенении.
– И что же это за фокусы? – прикрикнула Варенька, сделав шаг вперед (к чести Ахиллеса, он не отступил, хотя оставалось впечатление, что в него хотят вцепиться всеми коготками). – Как вы смеете вот так врываться к влюбленным? Вот уж от вас никак не ожидала – офицер, подпоручик… И вы, господин Пожаров… Что за поведение? На шантажистов вы никак не похожи. И вряд ли бы мой отец, озабоченный моей нравственностью, отправил бы следить за мной именно вас… Объяснитесь, наконец!
21
Крез – легендарный царь древности, обладатель несметных богатств.