Изобрети нежность
Шрифт:
«С тех пор все настоящие воры поумнели! Только дураки работают по старинке!»
«Работает кто как может!» – разозлился курильщик.
«Дело другое, – согласился неизвестный. – И давай лучше о главном. Пушку себе оставишь?»
«А то тебе отдам!» – огрызнулся, еще не остыв, курильщик.
«Зачем? Мне она не нужна. Гляди только здесь не оставь!»
Павлик пытался представить себе сцену в гараже Мелентьевых, но лица собеседников получались расплывчатыми.
«Может, вы меня подальше от моих денег хотите?»
«Деньги твои не пропадут!»
«Я хочу иметь их
«Идиот ты, или еще кто? – неизвестный потерял выдержку. – Ведь сам знаешь, что без Гурзика я ничего не могу! Откуда я знаю, где он притырил?! Ведь не мне ж ты их притащил, а Гурзику! Теперь жди!»
«У вас как по заказу… – проворчал, успокаиваясь, курильщик. – Чокнуться в тот момент, когда деньги на руках… Или от радости?»
«Не знаю! – все так же раздраженно ответил неизвестный. – Его уже схватило, видно, когда я пришел… А тут увидел этого – и шарахнул! Знаешь, сколько я повозился?! Теперь с вами обоими возись…»
Павлик напрягся. Что-то подсказывало ему, что речь идет о вчерашних событиях. Кого увидел Гурзик, когда «шарахнул»? Его, Павлика?.. Тогда понятно, что значит «шарахнул». Но кто он, этот Гурзик? Баптист? Скорее всего – да! Потому что неизвестный сказал: надо ждать Гурзика. То есть его нет сейчас…
Все прочее, однако, не вносило ни малейшей ясности в догадки Павлика, даже опровергало их. Почему ни словом не была упомянута Аня? Гурзик увидел «этого», а не «эту», как сказал неизвестный…
«Если вы надумаете прикарманить мои деньги… – делая выразительные паузы между словами, угрожающе проговорил курильщик. – Больно уж складно все… Мешки Гурзик брал в норме, потом вдруг…»
«И что ты считаешь?!» – не дав ему договорить, процедил сквозь зубы, как прошипел, неизвестный.
«То, что Гурзик не балерина – пугаться ночью!»
«Говорят тебе: с перепою был! Ну?!»
«Ну и ну…» – хладнокровно отозвался курильщик.
«Идиот…» – в который уже раз вяло обругал его неизвестный.
Курильщик не обратил внимания на его реплику.
«Если вы надумаете что-нибудь, предупреждаю: всех выложу! Больше я не буду сидеть за вас… Вот вы где у меня!»
Опять загадка
Выглянуть из прохода, чтобы проследить за неизвестным, когда тот направился к выходу, Павлик не решился. Выждав еще несколько минут, он перебежал вдоль оград к своему дому, неслушными руками отомкнул дверь и, запершись на все засовы, как это делала Татьяна Владимировна, некоторое время прислушивался к тишине на улице.
Потом вошел в комнату, медленно размотал шарф… Вне домашних стен, когда при необходимости можно было куда-то бежать, кого-то звать на помощь, он испытывал на этот раз большую уверенность, чем здесь, в одиночестве, запертый со всех сторон.
Деревянный ящичек, обвязанный желтоватым капроновым шнуром, какой продают в магазине «Рыболов-спортсмен», был очень красиво отполирован под черное дерево, с крохотным бронзовым крючочком и легким резным орнаментом на крышке. Павлик заколебался. Ждать Костю и Вику? А может оказаться, ей не надо знать о содержимом этой черной шкатулки. Может, Костя даже решит не говорить ей, что тайник баптиста проверен…
Впрочем, этими несложными доводами Павлик лишь заранее оправдывал себя, твердо уверенный, что откроет шкатулку сейчас, немедленно, чтобы хоть на шаг приблизиться к разгадке множества опутавших его тайн.
Тщательно изучил обмотку. Шнур восемь раз охватывал шкатулку по ее длине, затем, после узелка, еще девять раз – поперек и заканчивался двойным узлом на ребре, под крючочком. Шкатулка обвязывалась не как попало, не в спешке, а очень аккуратно, даже любовно: рядок к рядку…
Глянув еще раз на дверь, на окна, Павлик минуту-другую вслушивался в непонятные шорохи, что всегда наполняют ночную тишину, потом распустил нижний узел и уже без колебаний принялся торопливо разматывать шнур, чтобы до прихода Кости и Вики хоть одна тайна перестала быть тайной… Тяжесть придавал шкатулке ее собственный вес – дерево, из которого она была сделана. Откинув крышку, Павлик несколько даже растерялся, не обнаружив того, что искал. В шкатулке разбухшей на глазах стопкой лежали облигации трехпроцентного займа, каких две штуки было у Татьяны Владимировны.
Павлик недоуменно извлек всю пачку. Под ней ничего не оказалось. Машинально отметил, что облигации приобретались не сразу: тут были и новенькие, хрустящие, как только что отпечатанные, и совершенно затертые по чьим-то карманам. Всего тридцать шесть облигаций. А Татьяна Владимировна надеялась выиграть на две…
Все вдруг стало еще более непонятным, хотя Павлик и угадывал какую-то смутную взаимосвязь между разрозненными открытиями минувших суток. Но связь эта никак не выявлялась.
Он сидел у стола и долго без мысли глядел на пачку облигаций перед собой.
Легкий стук в дверь вывел Павлика из оцепенения. Он сгреб со стола облигации, шкатулку, шнур и благоразумно оттащил их в кухню. Кажется, это был теперь единственный уголок в доме, который предоставила в их с Костей полное распоряжение Вика.
Они вернулись из города в разном настроении: Вика была предельно оживлена и радостна, Костя – немножко озабочен чем-то. Принесли в двух сетках продукты, которые Вика начала тут же демонстрировать Павлику, чтобы порадовать и его тоже.
– Мороженого, Павлик, десять штук! – приговаривала она, раскладывая на столе покупки. – Пломбир! Нам с Костей по три, тебе четыре! Колбаса докторская, без сала! Конфеты! Помидорчики соленые!.. Холодок! Я мамин валидол всегда ела – тоже как холодок!
Павлик вопросительно посмотрел на Костю. Тот поморщился.
– Учителка нас, Павка, чуть не застукала. Ну, та, про которую я говорил – ей надо у телевизора сидеть.
– Ну и что! – вмешалась Вика. – Не застукала ведь!
– А что я, маленький, должен прятаться! – проворчал Костя.
– Да ведь так еще интересней даже! – изумилась Вика, делая большие глаза и округлив губы. Костя покосился на нее, потом на Павлика.
– Какой-то еще суворовец, носопыра, прицепился…
– А я виновата, что они лезут ко мне! – возразила Вика. – Что, мне вот тут написать?.. – показала на грудь. – Не лезьте! Да?