Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1
Шрифт:
Так или иначе, приближался день, когда она должна была передать своего ребенка в Б-жий дом. Чем больше приближался срок, тем больше обострялся самый удивительный во всей истории вопрос — вопрос вмешательства Элканы. Известно, что он мог отменить обет Ханы, и, если бы Элкана захотел этого или если бы он настоял на своем, можно было бы избежать передачи Шмуэля. Правила, касающиеся обета, описанные в Торе, открывали перед ним законную возможность разорвать необычный обет своей жены.
В книге «В пустыне», гл. 30, написано: «И женщина, которая дала обет Б-гу […], и услышал ее муж в тот день и промолчал, то будут иметь силу ее обеты, и запреты, которые она наложила на свою душу, будут иметь силу. Если же, услышав жену, он помешает ей и отменит ее обет, который она наложила на себя, и воспрепятствует произнесению ее устами запрета на душу — Б-г простит ее». Короткие и ясные слова открывают перед Элканой простой путь для того, чтобы оставить мальчика в доме. Но между строк выясняется,
Воспитательное заведение в Шило
Не только ожидаемая разлука и отрывание сына от их рук должны были подвигнуть Хану и Элкану отменить обет, но также и характер места, куда в будущем нужно было отослать Шмуэля. Тот, кто полагает, что Б-жий дом был чем-то вроде превосходного интерната для детей с наилучшими условиями и преподавательскими силами, сильно ошибается. Это место, по сути своей, было, со всем к нему почтением, самым сомнительным детским садом. Более того, то самое, конкретное заведение в Шило, о котором мы сейчас говорим, приобрело себе репутацию разбойничьего логова, гнезда взяточников и известного аморального притона. Танах не скрывает от читателя печального нравственного состояния, в котором находился Б-жий дом. Священники этого уважаемого места широко пользовались всеми привилегиями, что давали законы их сану. Танах колоритно описывает, как священники крали лучшие куски мяса у огромного числа наивных верующих, которые приходили молиться. Эти священники «не знали Б-га и долга священников по отношению к народу, к каждому, кто приносил жертву, и приходил отрок от священников, который варил мясо, и трезубая вилка в его руке, и тыкал ею в котел, или кастрюлю или горшок и то, что вынет вилка, священник забирал, и так поступали со всеми израильтянами, приходившими в Шило. И так же во время воскурения приходил отрок от священников и говорил человеку, приносившему жертву: «Дай мясо потушить священнику, но не возьмет он от тебя вареного мяса, дай сырое». Человек говорил ему: «После воскурения возьми себе, сколько твоей душе угодно». А тот говорил: «Нет! Дай сейчас. А если не дашь, возьму силой!»
Священники занимались не только жертвенным мясом. Они также обычно ложились с женщинами, «собиравшимися у входа в скинию собрания». Из страха или по причине религиозного экстаза эти женщины отдавались крайне развращенным священникам. Очень возможно, что таким образом разрешались также проблемы некоторых бездетных женщин, и так распространялась о Шило молва, которая привлекала к нему бездетные пары.
Вот это и было то самое, «святое» место, где в будущем рос и воспитывался маленький Шмуэль, место, которое в таком случае находилось в высшей стадии деградации, какую только мог претерпеть религиозный управленческий аппарат в своих различных разветвлениях за все времена.
Хана и Элкана хорошо знали это место, так как регулярно, трижды в год, приходили туда. Если, несмотря на все эти обстоятельства, Хана решила выполнить свой обет и привести своего маленького сына в Шило, нет сомнения, что речь идет о тяжелом случае религиозного фанатизма, что его жертвой стал наивный ребенок, который только что был отнят от груди матери.
Как растут дети в месте, подобном Б-жьему дому в Шило? Безусловно, найдутся среди читателей такие, что подумают, будто большая удача свалилась на малыша, что священник Эли воспитывал его так близко к Всевышнему. Так, возможно, думала и Хана в попытке унять сердечную боль и тоску по своему ребенку. Но ведь и достоинства священника Эли как воспитателя весьма сомнительны. Оба его сына, Хофни и Пинхас, стояли во главе беспутных священников и были «негодяями, не знавшими Б-га». Если это было плодом педагогических способностей Эли, нужно было найти воспитателя получше.
Маленький хитон [21]
Танах приводит только одну фразу, короткое и трогательное предложение, из которого читатель может почувствовать всю полноту чаши страданий маленького Шмуэля в Б-жьем доме: «И шила ему мать маленький хитон и каждый год относила в дни жертвоприношений».
Сколько любви вкладывала Хана в шитье маленького хитона для своего сына, какую тоску впитывала ткань, когда она складывала хитон и упаковывала его в дорожную котомку! Было нечто наподобие церемонии и обряда в ежегодной доставке в Б-жий дом новой верхней одежды, как будто это было дополнительной жертвой, что приносила мать кроме обычных жертв. У Ханы на самом деле рождались еще сыновья и дочери после рождения Шмуэля, но эта фраза обнажает истину: ее жизнь вертелась вокруг одного сына, что был далеко от нее, того, которого она своими руками отослала из дома.
21
Хитон — «иначе одежда (Исх. 29:5, Иоан. 19:23) — нижняя одежда у Евреев, как у мужчин, так и у женщин […] в свящ. Писании употребляется и о верхней одежде и вообще об одежде» (Полная популярная библейская энциклопедия)
Хитон был для Шмуэля символом. Он был вещью, которая оставалась у него в руках после того, как родители заканчивали визит и возвращались домой. Для маленького мальчика, остававшегося в Шило, этот хитон являлся доказательством любви родителей, существования дома и семьи, всех тех вещей, которых он был лишен. Какая боль и тоска наполняли его сердце в то время, когда он прижимал к груди хитон, что принесла ему мама! Какое недоумение царило в голове четырехлетнего мальчугана, который хотел понять, почему его братья и сестры удостоились жить, как все дети, тогда как он был приговорен жить в таком отвратительном месте и удовлетворяться хитоном.
Спустя много лет после этого царь Шауль пришел к колдунье и попросил, чтобы она вызвала для него Шмуэля, который находился уже среди мертвых. Женщина путем колдовства сделала это, и образ пророка предстал перед ней. «И увидела женщина Шмуэля и громко вскрикнула […], и сказал ей царь: «Не бойся, что ты видишь?» И сказала женщина Шаулю: «Вижу Б-га, поднимающегося из земли». И сказал ей: «Какого он вида?» И она сказала: «Старый человек поднимается и одет он в длинную одежду». И узнал Шауль, что это Шмуэль».
Вот снова длинная одежда. Одежда Шмуэля. Теперь выясняется, что эта длинная одежда превратилась в наиболее яркую опознавательную примету человека. До такой степени, что Шауль опознал Шмуэля только по его длинной одежде. Значит, это было то постоянное, с чем Шмуэль был связан с детства. Обычай непременного ношения длинной одежды, которая занимала нежное место в душе пророка. Может быть, поэтому с такой ужасной яростью и гневом обрушился он на Шауля в момент, когда тот, ухватившись за полу его длинной одежды, нечаянно порвал ее, в главе 15 после войны с Амалеком.
Эта его одежда — иллюстрация влияния, которое оказало отнятое у Шмуэля детство на его жизнь в зрелости.
Не нужно быть психологом, чтобы понять, что корни личности пророка следует искать в тех тяжелых днях, проведенных в Б-жьем доме. Одинокий мальчик, который вырос в атмосфере зла в доме Господа в Шило и не пошел по стезе недостойных священников, как видно, был наделен значительными духовными силами. Глубокая вера поддерживала юношу, которому удалось вырасти и достичь высочайшего духовного уровня после такого детства, и немалые душевные силы понадобились ему, чтобы стать духовным лидером народа. Однако, вне всякого сомнения, и известная суровость Шмуэля сформировалась в Шило. Бескомпромиссность, неподкупная честность, властность и беспощадность, граничащая с жестокостью, — все эти черты, характеризующие его, были заложены тогда, во время его трудной жизни и одиночества, которое он узнал в Б-жьем доме в Шило. Может быть, поэтому он реагировал с такой остротой, когда к нему пришли старейшины и потребовали, чтобы он поставил над ними царя.
Послесловие от переводчика
В заключение мне хотелось бы выразить глубокую благодарность всем своим московским преподавателям иврита, у которых мне довелось когда-либо заниматься: Игорю Зыскину, Александру Александровичу Крюкову, Владимиру (Зееву) Куравскому — моему первому учителю, Илье Лереру, Игорю Мозырскому, Ольге Рабинович, Евгении Славиной. У каждого из них своя собственная методика преподавания, свои предпочтения и свои сильные стороны, но все они, без исключения, влюблены в этот древний и вместе с тем юный, своеобразный, неповторимый, мощный энергетически, наполненный символами и состоящий из базисных корней язык и умеют заразить своей любовью и энтузиазмом учащихся. Благодаря этим людям, мы, их ученики, познакомились с Танахом, драгоценными зернами израильской художественной литературы, фильмами, песнями, а также познали основы грамматики иврита и освоили азы перевода художественной литературы.