Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1

Бялик Хаим Нахман

Раз вглядывался в зеркало и не узнавал себя — он выглядел слабым и хилым, глаза — словно не закрывались несколько месяцев, плечи опущены, несколько седых волос добавилось с утра. В досаде он безуспешно пытался их выдернуть. Изменившись внутренне, он изменился и внешне. Он подумал о Шире, любви своей жизни, которую так хотел полюбить снова, но напрасно старался воскресить в себе это чувство. Он страстно желал вновь испытать ту физическую боль, которую ощущал, когда она была далека от него, чтобы знать, что он неравнодушен к ней. Владение своими чувствами превратилось в нечто рационалистическое — он вбил себе в голову, что именно этого он должен хотеть, потому что без чувства он не знал этого с достоверностью. Он не хотел больше встречаться с женщинами и искать другую любовь. Такую, как Шира, он больше не сможет найти. Свою реальную возможность он упустил. В отчаянии Раз пнул ногой мусорную корзинку в ванной комнате. Он злился на себя, но ему было трудно сосредоточиться на самокритичных мыслях, из-за того что он избавился от ненависти к самому себе, когда увольнял Эфрат, а в других ситуациях покончил с иными

чувствами, которые заставляли его проверять себя зрелым и объективным образом. Он глубоко страдал, хотел вернуться назад во времени и отказаться от таблеток. Раз вынул маленький пластиковый флакон из сумки и собрался выкинуть его из окна или высыпать все его содержимое в уборной, но почувствовал, что сделать это не в силах. Чувствовал, что пристрастился и неспособен порвать с платомицином несмотря на то, что знает, как он вредит ему. Он не мог смириться с мыслью, что это средство больше не будет находиться в его распоряжении, боялся рискнуть. Он был бессилен и не знал, что делать.

Дело № 934213315. Царствие небесное. Против ангела Габриэля.

— Опять ты со своими глупостями, Габи? — воскликнул Всевышний.

Ангел Габриэль потупил взгляд, опустил голову и переступал с ноги на ногу.

— Прости.

— Что прости? Ты что, обычный человек в Судный день? Таких вещей не делают без моего разрешения! Это дерзкий и наглый проступок против правил. Именно в то время, когда в твоем поведении стала проявляться тенденция к улучшению. Я подумал, что подобные твои выходки остались в прошлом.

— Прости меня, Высокочтимый. Я не мог удержаться.

— Ты ангел, Габи. Ты знаешь, что я ожидаю от тебя большего, — Всевышний вперил в него небесный взгляд, полный гнева. — Ты и сам должен быть разочарован своим поведением. Как тебе вообще удалось проникнуть вниз так надолго, чтобы я не обратил на это внимание?

— Тебя отвлекла война в Ираке, Господин мира. — И добавил в попытке смягчить:

— Я успел побыть там всего один час, Господи, это не было серьезной провинностью.

— Зачем ты сделал это, Габи? — спросил Б-г несмотря на то, что отлично знал ответ.

— Я хотел помочь ему. Я не знал, что это разрастется до таких размеров. Я не мог совладать со всем этим.

Всевышний не был удовлетворен. Он продолжал сверлить Габи взглядом, вызывающим у того муки и чувство вины.

— Я хотел еще больше возвеличить Твое имя и показать ему, как он мал напротив Твоего безграничного могущества и что ему нельзя пытаться властвовать над вещами, над которыми он не должен властвовать, — еще раз попытался оправдаться Габи.

— Лесть тебе здесь не поможет. И кроме того, он должен управлять эмоциями или хотя бы попытаться. Есть даже заповедь, в которой говорится об этом. Просто он не должен делать это с твоей помощью, непропорциональной и поднесенной ему на тарелочке с голубой каемочкой.

Габи заламывал пальцы и избегал взгляда Всевышнего. Б-г заглянул в записи предыдущих судов и поднял молоток.

— Я присуждаю тебя к 70 — ти годам на облаке номер 51513402. Я хочу, чтобы ты был ангелом-хранителем Пэрис Хилтон. Это пока. До завтрашнего утра я найду еще множество людей, за которыми поручу тебе присматривать, и со временем добавлю еще.

Протестовать Габи не мог. Он понимал, что заслужил это. Без какого бы то ни было скрытого умысла подсластить пилюлю, прежде чем начать нести наказание, он высказал последнее предложение:

— Ты хочешь, чтобы я вернул положение к первоначальному, Высокочтимый?

— М-м-м… нет. Он получил по заслугам.

Маленькое примечание по поводу выбора названия «платомицин». Окончание в нем — это окончание, распространенное в названиях лекарств. Начальная часть — от слова «плато». Платон — греческий философ, с именем которого связывают понятие «платоническая любовь».

Хаим Нахман Бялик

Как велика…

О как велика, как бездонна тоска На столь изобильной, открытой земле, Земле, отдающей нам все, но пока Покоя не можем найти мы нигде. От нас ничего земля не утаит, Напротив, для нас все готовит, Но, как ишаков, здесь нас поработит, Безжалостно в сети заловит. Не даст утомленной душе, что болит, Мгновения для наслаждения И сердце уставшее не утолит Спокойствием уединения, Чтоб там оглядеться, хоть миг отдохнуть И плод труда благословить, Что служит нам платой за пройденный путь, Надежду дает там прожить. Но нет ни единого здесь уголка, Чтоб душу связать с ним надежно, И где хоть одно из чувств наверняка Найти свою гавань в нем сможет; Где колышек свой мы с надеждой вобьем, Устойчивый, прочный, надежный, И скажем: «Искали — нашли здесь свой дом, Спокойно прожить мы в нем сможем!» Приветствие «Мир тебе!» не прозвучит, Не будет в том месте никто тебе рад, И

камни внизу, и вверху небеса Над твоей головой отстраненно молчат. Как каплю бесследно поглотит река, Затеряемся мы в миллионной толпе… О как велика, как безмерна тоска На столь изобильной, открытой земле!

На исходе дня

Между тучами огня и крови Опустилось солнце к самой кромке моря, Пробиваются лучи его сквозь тучи, Словно копья армии могучей. Оросило воздух чистым светом, Одарило чащи огненным приветом И над рощами сиянье разлило, Воды рек расплавленным огнем зажгло, Золотом холма вершину затопило И колосья в поле светом окропило, И, склонившись, с уходящим днем простилось, И, живое, в устье бездны опустилось. И тогда весь мир объяла тьма — Ночь идет, спускается с холма. Легкий ветерок впорхнул, подул и отступил, И поцеловал меня, и тайну мне открыл, Он прошелестел: «Наивный, слушай же меня. Как луч света на исходе дня, Мальчик милый, молодости дни Мигом улетят, как птицы, и они. Здесь все мерзко, гнусно, безобразно, Есть другой мир: весь он словно праздник, Луч благословенный, светлый уголок, Солнце — справедливость в нем, свобода — ветерок. Там и для тебя, и для себя нашел я место — Встань, сын мой, и воспарим, и полетим мы вместе! Нет, не здесь успокоенье, улетай отсюда…» Почему же сердцу моему так худо? Кто же, сердце, на тебя набросил тайно так Тень, тьму вечности и Б-жий мрак? Отчего сердито ты и чем удручено — Есть пространство Б-жие, но тесно для тебя оно. Или, может, мочи больше нет Наблюдать, как тьма одолевает свет? Что же это за мечта и что за боль На исходе дня приходят исподволь И доверчивое сердце в плен берут, К краю моря и к пределам вечности влекут?

Динь-дон

Динь-дон — и нет ее, динь-дон — она ушла, Динь-дон — и все в своей котомке унесла. Любимая, зачем же так поспешно ты ушла И сердцу моему сказать и половины не дала? Как жаль! Ведь раньше времени разлука наступила, И с уст моих еще не сорвалось то слово, что там было, То слово, что вынашивал я в сердце месяцами, И вот оно готово, но еще не сказано устами. Вдруг ты сказала мне: «Прощай, мой дорогой!» — Щелчок кнута, шум колеса — и нет тебя со мной. Лишь пыль взметнулась — ты летишь, ты далеко, Уже с зеленой рощей поравнялась ты легко, И, словно крылья аиста, среди ее ветвей Мелькают крылья белые косыночки твоей. И вот уж из-за рощи, по ту сторону пути Насмешкой голос колокольчика звенит: Динь-дон — и нет ее, динь-дон — она ушла. Динь-дон — и все в своей котомке унесла.

Варда Резиаль Визельтир

Жребий Ксантиппы

(Из сборника «Первые рассказы» под редакцией Рут Барли)

Все поколения ненавидели Ксантиппу, злую жену Сократа. Слово «Ксантиппа» превратилось в синоним склочной, требовательной супруги, которая не понимает своего мужа и преследует его.

Однако пытался ли кто-нибудь подумать о ситуации с точки зрения самой той злой женщины? Представьте себе, что чувствовала Ксантиппа, когда ее супруг гулял на рыночной площади, останавливая молодых людей для беседы и задавал им «сократовские» вопросы. В то время, как ее дети играли, босые и грязные, просили конфету или мороженое — а ее кошелек был пуст.