Изумленный капитан
Шрифт:
Возницын рванулся, было, к нему, но сдержался.
И в это время, как раз, снова потух весь пылающий тысячами огней, островок.
Снова стало темно.
– Что ты, Сашенька? Куда ты хотел итти? – спросила Софья, прижимаясь к нему и заглядывая ему в глаза.
– Ничего, я так – намерз на одном месте, – ответил Возницын, а сам все вглядывался в темноту.
Его слова потонули в страшном треске. Казалось, что непроглядное, черное небо разрывается на части. Со всех сторон вверх летели сотни разноцветных гранат. Звезды,
Возницын не смотрел вверх – он смотрел туда, где стоял Галатьянов.
Галатьянова на том месте уже не было.
V
Все разговоры разом умолкли: в людскую, в сопровождении барской барыни, вошла сама графиня.
Когда при дворе начиналась полоса балов и приемов, графиня носила пудреный парик и робу с «шлепом», пила кофе и танцевала менуэт. Но в дни передышки, как сейчас, когда Святки прошли, а до очередного торжества (восшествия на престол) осталось больше недели и все рады были посидеть дома, графиня охотно пила сбитенек, носила простой опашень, повязывала лысеющую голову платком и приходила в людскую посмотреть, как девки щиплют перья для пуховиков или моют белье.
Это было ей ближе и понятнее, чем какой-нибудь контраданс.
Конечно, в людской графиня долго не задерживалась. Но ее приход, большею частью, кончался чьими-либо слезами: графиня была придирчива и раздражительна.
Увидев графиню, девушки еще ниже нагнулись над лоханями.
Графиня, не обращая внимания на растекшиеся по полу мыльные лужи, медленно шла мимо девушек. Смотрела сквозь облака пара, как они работают.
– Фенька, ты как выкручиваешь? Что у тебя силы нет? Небось, жрешь ровно плотник – за семерых, а крутишь точно столетний дед у запани! Крути мне хорошо, стерва!
Маленькая, болезненная Фенька стояла в самом укромном месте – в дальнем углу. До нее было трудно добраться.
У всех проворнее заработали руки, захлюпала, зачмокала в лоханях вода: за спиной, готовая вот-вот обрушиться, шла гроза.
– Дунька, а ты чего так трешь? Порвать хочешь? – накинулась графиня на широкоплечую, мясистую девку, стоявшую с краю.
Графиня вырвала у нее из рук мокрую наволочку, распялила ее: в одном месте были чуть оторваны кружева.
– Говорю: не три, медведь! Ишь, порвала!
– Это было, матушка-барыня… – неосторожно вырвалось у Дуньки.
Она не докончила – мокрая наволочка больно ожгла ее по лицу. Раз и другой. Через лоб, курносый нос и толстую щеку побежала, вздулась (от пуговиц) красная полоса.
– Будешь знать, как стирать! Ты не портомоя! Не мешок, не хрящевые порты стираешь! – кричала разгневанная графиня, швыряя в лохань наволочку.
Подруги с жалостью и страхом искоса взглядывали на Дуньку. У каждой тревожно билось
– А кто у тебя занавески стирает? Кому дала? – обернулась к барской барыне графиня.
– Софья, ваша светлость…
– И от моих и от графских покоев она?
– Из графских мы не снимали – они, ведь, только перед Святками стираны.
– Дура старая! Тебе что – мыла, аль холопских рук жалко? – рассвирепела графиня. – Вымыть сейчас же!
– Стеша, ступай сними! – тронула за плечо ближайшую девушку сконфуженная барская барыня.
– Ты сегодня, Акулина, совсем из ума выжила, как я погляжу! Кого ты шлешь? – кричала графиня.
– Стешу, ваша светлость… – заикнулась барская барыня.
– Замолчи, когда с тобой говорят! Ворона! Сте-ешу, – передразнила она. – Да Стеша твоя разобьет что-либо! Ты еще портомою в графские покои послала б! Где Софья?
Графиня разглядывала сквозь облака пара стирающих сенных девушек и прачек.
Софья, которая вместе с остальными «верховыми» стирала лучшее графское белье, откликнулась из угла:
– Я здесь, ваша светлость.
– Ступай, принеси из комнаты графа зеленые шелковые занавески и выстирай сама!
– Слушаю!
Софья вытерла о фартук мокрые руки и вышла из людской. Последние дни в графском доме были для нее мучительны. В ту новогоднюю ночь, возвращаясь после фейерверка домой, Софья застала у черного крыльца графского дома целую ярмарку: это из подмосковной привезли к праздникам припасы.
Вместе с припасами приехал из Москвы новый домоуправитель. Его порекомендовала графине келарша Асклиада – так рассказывала барская барыня, которая была недовольна тем, что и над ней появляется новое начало.
Сенные девушки, помогавшие Акулине Панкратьевне принимать припасы, успели разглядеть домоуправителя. Ложась спать, они судачили между собой о нем:
– Хорошо говорит по-русски, а какой-то вроде цыгана, – сказала Дунька.
– А он – пригожий, черноусый! – хвалила маленькая Фенька.
– Девоньки, а что я приметила, – смеялась хитрая Стеша: – У него белки, как у коня – желтоватые… Ей-богу!
У Софьи мелькнула нелепая, вздорная мысль:
– А не Галатьянов ли это?
Но она тотчас же прогнала ее. Откуда было взяться греку, если он остался в Астрахани.
На утро, когда они чуть поднялись, в их комнату вошла барская барыня и с ней новый домоуправитель.
Софья чуть не вскрикнула – это был Галатьянов.
Восемь лет прошло с их последней встречи в Астрахани, но она сразу узнала его. Галатьянов ничуть не постарел. Только немного серебрились виски.
Когда Акулина Панкратьевна назвала Софью, Галатьянов широко открыл глаза и слегка улыбнулся одними губами. Но не сказал, что знает Софью.
Все дни он, казалось, не замечал Софьи. Но даже, не глядя на Галатьянова, Софья всегда чувствовала на себе его взгляд.