Изумрудные зубки
Шрифт:
– Борис Борисыч, – запыхавшись, сказала Сычева, – Афанасьева дома нет, его... его похитили. Или что-то вроде того.
– Знаю, – мрачно кивнул Овечкин, – звонил мне тут уже один... гаврик оперуполномоченный.
– Карантаев? – округлила глаза Сычева.
– Что это – Карантаев? – не понял главный.
– Фамилия оперуполномоченного была Карантаев?
– Нет ... вроде. Попроще что-то. Иванов, Петров, Сидоров... Нет, Козлов! Точно, Козлов.
– Один черт, – пробормотала Сычева и уселась за длинный стол, который буквой «т» прилегал
– А ты что, всех оперов уже по фамилиям знаешь?
– Только одного, – Сычева спустила молнию на куртке, упиравшуюся в подбородок чуть ниже, чтобы ворот не напоминал гипс на шее. – Козел страшный.
– Вот и я говорю – Козлов, – вздохнул главный. Он был очень правильный руководитель – и дистанцию умел держать, и лицо человеческое при этом не терять. – Ты, что ли, милицию вызывала?
– Я, – кивнула Сычева. – Я в подъезд зашла, вижу, телефон под батареей валяется. Подняла – Афанасьевский. А кругом кровища. Ну, я в милицию и позвонила. А куда еще звонить-то? – Она вдруг с удивлением обнаружила, что может совершенно спокойно говорить и про телефон, и про кровь, и про милицию, и про исчезновение Глеба.
– Таня, сейчас нужно понять, связано это похищение с его работой, или нет. А также, нужно понять делать это достоянием гласности, или не делать. Этот Козлов обещал у нас появиться часика в три. До этого времени нужно определиться как себя вести, что выкладывать этому Пинкертону, а что и не обязательно.
– Над чем мы с Глебом работали, вы знаете. Ничего сенсационного и разоблачающего, информация давно открыта для журналистов. Если бы он что-то сенсационное затеял, я бы знала. – Она скромно потупилась и совсем расстегнула молнию. В кабинете главного было жарко.
– Ты бы знала, ты бы знала... – Овечкин потарабанил пальцами по столу, чиркнул зажигалкой и закурил. – Я так думаю, что у этого Афанасьева какой-то неурегулированный женский вопрос. А следовательно – достоянием общественности его загадочное и кровавое исчезновение делать пока не стоит. Надеюсь, телевизионщики ничего не пронюхают. А если пронюхают – гнать их в шею!
– Хорошо, Борис Борисыч. – Сычева встала и пошла к двери.
– Стой, Сычева! А ты сама-то что по этому поводу думаешь?
– Я думаю, Борис Борисыч, что это... какой-то неурегулированный женский вопрос.
– А правда болтают, что вы с Афанасьевым того... любовники? – Главный умел даже такие вопросы задавать не теряя человеческого лица. Не было ощущения, что он копается в твоем грязном белье. Было впечатление, что он деликатно осведомляется о твоем здоровье.
– Правда, Борис Борисыч! – отрапортовала Сычева. – Истинная, чистая правда!
Закрывая дверь, она слышала, как он громко, по-мужски, крякнул, будто взвалил тяжелый мешок на свои непривычные к такому роду занятий плечи.
– Ты там подготовь что-нибудь в номер! – крикнул он вслед. – А то дырка в полполосы из-за ваших шашней!
Сычева пошла, привычно лавируя среди стеклянных перегородок и ловя на себе любопытные взгляды коллег. Несмотря
Не может быть, чтобы у него здесь не было какой-нибудь мелочи, подсказывающей, что с ним могло случиться. Почему-то ей хотелось заполучить эту подсказку раньше, чем ее заполучит хам Карантаев.
Она должна быть здесь! Не дома же он это хранит.
Какое-нибудь письмо с угрозами.
Долговая расписка.
Что-нибудь!
Но все бумаги были никчемные. Какие-то распечатки материалов, деловые письма, и много бумаг, изрисованных карикатурами чертиков. Глеб любил портить бумагу, когда на него нападал ступор и он не мог родить первую строчку своей статьи.
– Что ищешь, Танюха? – крикнул из соседней секции любопытный Игнатьев.
– Оружие, наркотики! – Сычева зыркнула на него через стеклянную перегородку и включила компьютер.
В компьютере тоже ничего интересного не было.
– А правда, что Афанасьева убили? – опять крикнул Игнатьев, и слово «убили» больно хлестнуло Сычеву куда-то под ложечку. Дыхание сбилось, и она снова, уже с остервенением, стала обыскивать стол.
– Правда? – не отставал Игнатьев. – Говорят в редакцию из уголовного розыска звонили! – Пытаясь выведать у Сычевой леденящие душу подробности, Игнатьев тем не менее не отрывал взгляд от монитора, а руки его летали над клавиатурой, набивая текст.
– Кто говорит-то? – Сычева заново, очень внимательно пересмотрела все бумаги. В нижнем ящике стола, в самом дальнем углу что-то белело, какая-то скомканная бумага. Первый раз Сычева ее не заметила. Она попыталась ее достать, но бумага странным образом прилипла к задней стенке ящика.
– Так говорят, ты и говоришь! – весело крикнул Игнатьев и изящно, словно пианист, взявший заключительный аккорд, оттолкнулся от клавиатуры последний раз – наверное, поставил точку.
– Да нет, Игнатьев, это не я говорю, – сказала Сычева и изо всех сил дернула комок бумаги. Он с тихим треском отлепился. Оказалось, что он был прилеплен к ящику на двухсторонний скотч. Оказалось, что это не просто комок, а довольно тяжелый сверток. Сычева развернула его. На смятом бумажном ложе лежали три мутно-зеленых камня размером с перепелиное яйцо.
– Скажи своей Валентине, что подслушивать разговоры шефа очень нехорошо! – крикнула Сычева Игнатьеву, быстро засунув находку в карман.
Интересно, зачем хранить невзрачные камни в столе, да еще прилепив их скотчем?
– Она не моя! И потом, она не подслушивает, а держится в курсе! – весело ответил Игнатьев, игривостью тона давая понять, что догадки, бродящие среди наблюдательной части сотрудников – верные. – Нет, Танюха, ну что ты там за шмон у Афанасьева устроила?! – Он подошел вплотную к перегородке и уставился через стекло на разворошенный стол.