Изумрудный дождь
Шрифт:
Элли закрыла глаза, и ее губы тронула едва заметная улыбка. У нее есть собственный дом. И те, кто в нем живет. Они любят ее, переживают за нее. И плевать на все эти судебные тяжбы. Виновен, не виновен — какая разница? На самом-то деле от этого в ее жизни ничего не менялось. Хотя она знала, что где-то в глубине души завязался крохотный узелок надежды. Теперь не существовало возможности что-то изменить. Все сожаления и печали остались в прошлом. Об этом позаботился человек по имени Николас Дрейк.
Элли, насколько это было в ее силах, поправила прическу, для вида отряхнула с платья засохшую грязь
Элли была уверена, что не знает его, однако мужчина, задрав голову, в замешательстве смотрел на нее, слегка наморщив лоб. Как будто они давным-давно знакомы, вот только имени он никак не может вспомнить.
От накатившего неприятного предчувствия у нее тяжело забилось сердце. Все мысли о судебном разбирательстве, предательстве, об измятой шляпке и забрызганной грязью юбке вылетели из головы. Весь ее мир сейчас замкнулся лишь на этом человеке и на том, что она чувствовала под его пристальным взглядом. Словно он разглядел в ее душе то потаенное, что она давным-давно глубоко запрятала.
Мужчина обладал весьма незаурядной внешностью. Лицо и рот его невольно манили к себе, а глаза, что неотрывно следили за ней, были полны безмолвного призыва.
Элли едва не улыбнулась ему и уже начала поднимать затянутую в перчатку руку для приветствия, но вовремя спохватилась. Безумное желание было отогнано прочь. Она напомнила себе о том, где находится и, само собой, о том, кто она такая — незаконнорожденная дочь Гарри Дилларда.
— Мои поздравления, старина!
Николас вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Рядом стоял тот, встречи с кем он хотел избежать любой ценой.
— Спасибо, — коротко поблагодарил Николас, бросив нетерпеливый взгляд на собеседника.
— Сколько же времени ты положил на то, чтобы разгрести все это! Ничего не скажешь — уложил Дилларда на обе лопатки! Все вокруг говорят, что ты ошибся с призванием. Тебе не бизнесом надо заниматься, а судейскими делами. А впрочем, ты все равно своего добился! Может, теперь другие ипподромные заправилы десять раз подумают, прежде чем затевать игры с такими, как ты.
Николас слушал вполуха. Он снова повернулся к галерее, почему-то чувствуя необходимость еще раз увидеть эту женщину. Но она уже ушла. Он внимательно оглядел весь балкон. Пусто. Ни белокурых волос, ни глаз цвета морской волны.
— В чем дело, старина? Кого ты там высматриваешь?
— Да никого. Мне пора. — Николас выхватил из-под сиденья кожаный портфель и решительно зашагал по центральному проходу.
— Дрейк, послушай! Куда ты? Николас не ответил, он даже не слушал. Распахнув двери, он торопливо вышел в фойе зала заседаний. В помещении с высоким потолком и мраморным полом стоял неразборчивый гул голосов. Николас принялся оглядываться в поисках незнакомки. С высоты своего роста сделать это ему было вовсе не трудно. Он пристально вглядывался в лица людей, что двигались со стороны лестницы к выходу. Женщины и мужчины, пожилые и молодые, но мадонны с мерцающими светящимися волосами, что смотрела на него с галереи, и след пропал.
Николас устремился к резным дубовым дверям и в два счета оказался
он посмотрел по сторонам, но незнакомки не обнаружил.
— Николас!
Вздрогнув, он обернулся, отчего-то решив, что его окликнула прелестная незнакомка. Конечно, это была не она. Вместо ангельского видения к нему торопливо подходил невысокий плотный человек.
— Оливер, — переведя дыхание, разочарованно протянул Николас.
— Полагаю, что в данный момент ты весьма доволен собой, — сияя ослепительной улыбкой, проговорил Оливер Уикс.
Это действительно было так. Гарри Диллард нажит палея на людских слабостях. Всем было известно, что он владеет салуном, но мало кто ведал, что у него имеется и собственный дом терпимости. Однако Николас узнал еще кое-что. Грехи этого человека оказались гораздо тяжелее, чем он подозревал. Добиться признания Дилларда виновным не составило труда, как только Николас раскопал кое-какие подробности его темных делишек на бегах и представил суду.
Но сейчас Николас мог думать только о том, что, похоже, безнадежно потерял эту женщину. А в таком огромном городе, как Нью-Йорк, скорее всего второй раз им уже не встретиться. Это удручало и казалось просто нелепым. Он даже не знал, кто она, — безымянная личность в переполненном зале суда. Он очень хорошо запомнил ее лицо — нежное, казавшееся фарфоровым, волосы ослепительно белокурые. И глаза — два изумрудных озера. Шляпки на ней не было, прическа в беспорядке, и он был готов поклясться, что платье ее было заляпано грязью. Николас даже головой потряс. То, что он аж задохнулся, увидев ее, скорее всего шутка разгоряченного воображения. Слишком много бессонных ночей стоила ему борьба за то, чтобы восстановить поруганную честь родителей.
Ясное дело, ему нужна женщина… Чтобы согревала постель. Чтобы можно было погрузиться в ее тело. Чтобы на несколько благословенных часов забыть обо всем. Такая малость. И сколько женщин вокруг, ждущих лишь его знака.
Николас взял себя в руки и с виноватым видом обратился к своему давнему другу:
— Извини, Оливер. О чем ты спрашивал? Оливер Уикс посмотрел на Николаса странным взглядом:
— Да я о суде, приятель. Как ты?
Николас рассеянно пригладил ладонью волосы:
— Отлично. Ведь я так долго шел к этому.
— О, это уж точно! Только обидно, что этого двурушника Дилларда застрелили прежде, чем он сел в тюрьму. Я слышал, что таких, как он, в Техасе просто вешают. У меня бы сердце не дрогнуло, болтайся сейчас этот подонок на веревке.
Николас был склонен согласиться с ним. Но в любом случае дело было сделано. Око за око. Он отомстил полностью. Или по крайней мере почти полностью.
Вернувшись в контору на Пятой авеню, Николас остаток дня провел в своем кабинете, обшитом панелями темного орехового дерева. Поверху стены были обиты темно-зеленым шелком с красными разводами. Пронзительный трезвон недавно установленного телефона звучал беспрерывно, хотя хозяин кабинета и перестал брать трубку уже через полчаса после своего возвращения. Хватит с него всех этих восхвалений и поздравлений. Он просто исполнил то, что следовало исполнить. И все.