Изуродованная любовь
Шрифт:
– Я не знаю, - зарыдала она вдруг.
– Что это значит? – спросила я.
Мама глубоко вздохнула, ее ноздри расширились. Крепко зажмурив глаза и до побелевших костяшек сжав в руках нож и картофель, она сказала:
– Анастасия была продана. Она больше никогда не вернется домой. Лучше иди и поиграй с куклами.
Ее голос был необычайно резким, но это не остановило меня:
– Продана? – я нахмурилась. Мой детский мозг не мог понять, зачем ее было продавать. – А почему мы продали ее,
Нож с грохотом упал на пол, картофель глухо ударился об пол и закатился под стол.
Мама начала раскачиваться. Неистово. Как человек, который сошел с ума. Ее тело сильно наклонялось назад на табурете, и я испугалась, что она свалится назад. Из нее вырвались резкие мучительные рыдания. Кто бы мог подумать, что в такой маленькой и сухощавой женщине может быть столько боли и тоски. Она вытекала из нее безжалостно, быстро и с ужасающей силой.
– Моя дочка, моя дочка, - оплакивала она, - О, Лена, моя Лена.
Я была шокирована состоянием мамы и даже не знала, что делать. Я привыкла видеть ее плач и подошла, чтобы разделить страдания, как делала раньше, но я никогда еще не видела ее в таком состоянии - с расфокусированным взглядом и ужасными звуками, вырывавшимися из ее раскрытого рта.
София вбежала в кухню. Оттолкнув меня с дороги, она схватила истерически качающееся тело моей матери и прижимала ее к себе до тех пор, пока рыдания не стихли и она не обмякла, как тряпка. Дрожа, мама отстранилась от моей сестры.
Она кивнула несколько раз, будто давая понять, что уже в порядке, и все снова хорошо. Потом она опустилась на пол на четвереньки, нашла нож и картофель, пока мы в оцепенении стояли и наблюдали. Ее худое белое лицо было напряжено от усилий, чтобы сдержать эмоции.
Тогда она провела целый день, готовя и тщательно продумывая блюда к нашему ужину. Мои сестры накрыли на стол, будто это было Рождество или Пасха, и мы молча заняли свои места. Стул моей сестры был убран и отодвинут к стене. Я видела, как мама посмотрела на стул и прикрыла рот рукой.
Отец схватил пару рюмок с полки и, наполнив их водкой, передал одну маме.
Она печально посмотрела на рюмку и опрокинула содержимое в горло. Их взгляды встретились, и она с трудом сглотнула, проталкивая жидкость. Я слышала звук глотка так ясно, как свое сердцебиение. Мы начали наш пир без Анастасии. Никто практически не прикоснулся к еде, кроме отца, который ел от души. Мы молча смотрели в свои тарелки. Годы пребывания с отцом научили нас, что его «приподнятое» или «депрессивное» настроение временами было не менее взрывоопасным, и тогда могло случиться все что угодно.
– Ради Святого Николая, ешьте, - взревел отец.
Мы все начали есть. Даже мама.
Отец засмеялся и потребовал еще водки. На второе была свекла и бульон на говяжьей кости. Он в приподнятом настроении
– Не уезжай, голубчик мой…
Он казался идиотом, но, конечно, это была только иллюзия. Отец убивал медведей. Воровал души животных.
Он подложил себе фруктов с нелепым возгласом радости:
– Слава Богу!
Чем пьянее и громче он становился, тем тише становилось за столом.
Без предупреждения он ударил кулаком по столу:
– Какого черта все ведут себя так, будто это похороны? – спросил он. – На протяжении шестнадцати лет я кормил эту девку. Так не самое ли время внести свой вклад в благополучие этой семьи? У нас не может быть каких-то других постоянных источников для семейной казны, – отец искоса посмотрел на всех. – Или кто-то сидящий за этим столом не согласен со мной?
Все молчали.
Его рука снова обрушилась на стол, тарелка подскочила, стакан опрокинулся. Одна из моих сестер всхлипнула от страха. Его пылающий агрессивный взгляд обвел всех и остановился на мне. Тогда я поняла, что все кроме меня держали головы опущенными. Я удерживала его взгляд. В течение секунды нечто промелькнуло в нем, но я была слишком неопытна, чтобы понять, что это могло быть.
Затем он наклонился вперед, полностью сосредоточив свое внимание на мне. В тот момент из комнаты исчезли все, и остались только я и он. Я всмотрелась в его глаза и поняла, что в них не было ничего. Его глаза были мертвы и бездушны.
– Я не прав, Лена? – негромко спросил он с такой угрозой, что атмосфера в комнате изменилась. Отец нашел свою мишень.
Но по какой-то странной причине я не испугалась. Он ошибался на счет продажи моей сестры. Он не должен продавать даже медвежат после того, как застрелит их мать. Я открыла рот, чтобы сказать ему это, но под столом Николай схватил мою руку и так сильно сжал, что я чуть не вскрикнула.
– Да, да, ты прав, – неожиданно вмешалась мама. Ее голос был высоким и дрожал.
Отец отвернулся от меня и посмотрел на нее. Она выглядела маленькой и сгорбленной - недостойный противник убийцы медведей, но ужасная напряженность была разрушена. Вдруг на его лице появилась ухмылка, и он шутливо погрозил ей пальцем.
– Ты знаешь, что твоя дочь необъезженная лошадка, не так ли?
– Она еще маленькая. Она научится, – поспешила ответить мама. Ее голос был тверже, чем я когда-либо слышала.
– Ей бы следовало. Необъезженные лошади бесполезны для своих владельцев.