Извек

Кондратьев Вадим Вадимович

— Скорей… — пробормотал Извек. — Никаких дел, пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка-другая пива.

Он быстро спустился во двор. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком у постоялого двора. Торжище — есть Торжище. За всем глаз надобен. Приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый

и добродушный:

— Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.

Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника.

— Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену.

Охранник, кивнул и указал на дверь.

— Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут — с этим строго.

Извек благодарно склонил голову и двинулся к харчевне. Перед самым крыльцом его обогнали. Высокий боярин взлетел на крыльцо и потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Дородный купец поперёк себя шире, степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.

— Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.

Долговязый зло сверкнул глазами.

— Да, по твоей требухе не скажешь, — процедил он сквозь зубы. — Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.

В заплывших глазах купца зародился ленивый гнев но, когда бадья его тела закончила разворот, на крыльце уже никого не было. Купец попыхтел, как разъяренный бык, потоптался на месте, пошевелил губами, плюнул и поплыл на шум Торжища. Извек подчёркнуто церемонно обошёл тушу по кругу, извиняющимся голосом проворковал.

— Пойду и я гляну, вдруг что осталось. Хотя, думаю вряд ли!

Сумрак харчевни встретил жаркими запахами. Гусиный дух переплетался с ароматами запечённых молочных поросят, жареной рыбицы и томлёных перепелов. Особый оттенок вносила молодая кабанятина, прихваченная углями до пузырящейся корочки, отжатая в пиве оленина и зажаренные в сухарях кулики. По столам потели плошки с солёными грибами, лохматыми пучками душистых трав и мочёными яблоками. В дальнем углу нашлась и ожидающая седока лавка. Не успел Извек сесть, как появился расторопный отрок. Оценивающе зыркнув на гостя, без запинки выпалил всё, что доходило на кухне. Переведя дух, шмыгнул носом и уже медленнее огласил содержимое погребов:

— Квасы клюквенные, солодовые, сладкие, забористые, кислые… пива тёмные, светлые, янтарные, горькие, мягкие… вина ромейские, таврические, чёрные, красные, белые… сурьи новые, годовалые, густые, тяжёлые… бражки яблочные, смородиновые, грушевые, свекольные, земляничные, а так же простокваши, варенцы, молоко и сметаны… стоячие и пожиже.

Сотник терпеливо заслушал нескудный разнобой. Кивнув хлопцу, поправил бороду и поднял указательный палец.

— Гуся! Не то чтобы большого, но душевного. Пива, хозяйского, не для гостей. И… грибочков, новых, под травкой, чтобы маленькие, да поострей.

Отрок понимающе улыбнулся.

— Возьми вьюнов на загладочку, — посоветовал он вполголоса. — Брат нынче на зорьке натягал. Лопаются от жира, язык проглотишь.

— Валяй, — согласился Сотник.

Хлопец растопырил рогаткой два пальца и ушмыгнул выполнять. Извек потащил из-за пояса кошель. Отыскав глазами щель меж досок, потянулся, сунул монеты в прореху. Цены конечно, об эту пору всегда немалы, но, в общем-то, и не особо шальны. Две мелких монеты в разгар торжища — не разор.

Пацан не заставил долго ждать. Перво-наперво, как водится,

приволок пиво, поставил перед гостем кружку и, прихватив плату, поспешил за едой. Гусь оказался почти таким, как представлялось. Мягкий, в меру жирный, с сочными, охотно поддающимися зубам, косточками. Не сплоховали и грибочки. Укладывались в ложку по три-четыре штуки, пахли пряно и свежо. Под стать и пиво. В меру горьковатое, с той бодрящей забористостью, что свербит в носу, веселит и разгоняет по жилам благостное ощущение беззаботности. Покончив с грибами и большей частью гуся, Извек дождался второго кувшина и обновив кружку, не спеша взялся за румяные хрустящие крылышки. Скоро о птице напоминала лишь горстка перемолотых крепкими зубами костей. Прихлёбывая пиво, Сотник откинулся к стене. Появившийся отрок сгрёб гусиное блюдо и грибную плошку. Взглядом поинтересовался на счёт очереди вьюнов, уловил утвердительный кивок гостя и, блеснув улыбкой, исчез за последним угощением.

Вьюны удались на диво. Надломив корочку румяного теста, Сотник обнажил белый рыбный бок и отщипнул небольшой кусочек. Мякоть таяла во рту, не встречая протестов уже наполненного желудка. Оставив от вьюнов голые хребеты, Извек сделал ротянулся и воздал должное хозяйскому пиву.

Наступал разгар торгового дня, и столы быстро освобождались. Корчма пустела, но Сотник не торопился уходить. С удовольствием прихлёбывал пиво, поглядывал на оставшихся. В углу, напротив, почти не разжимая губ, переговаривалась парочка карманников. Неподалёку от двери, подперев голову кулаком, дремал полупьяный кощунник, а за дальним столом жевала захмелевшая компания тутошней охраны. Сидели с осоловевшими рожами, никуда не спешили, по сторонам почти не смотрели. В скором времени карманники шмыгнули к выходу. Охранники мгновенно навострились и обменялись парой негромких фраз. Один из группы сдвинул меч на бок, поправил ножи за голенищами и, стряхивая крошки с бороды, резво поспешил к двери. Уже на пороге перекосился как пьяный, смастырил глупую рожу и, пинком распахнув дверь, вывалился из корчмы. По крыльцу загрохотали неверные шаги, сопровождаемые ленивым сквернословием. Когда под спотыкающимися ногами шоркнул песок, зазвучала тягомотная песня.

Хитро здесь, подумал Сотник. Дружина не из дураков. Вроде пьют да гуляют, ан нет, бдят. И по-умному бдят. Извек вылил в кружку остатки пива и привалился спиной к стене. Охранники, не глядя на него, тихо переговаривались, но Сотник нутром чуял, что привлёк внимание. Наконец, один из дружинников поставил кружку на стол, как бы невзначай поправил ножны и направился к Извеку. Тот не показал, что заметил, всё так же из-под прикрытых век, глядел на рыбные хребты и, лишь когда соседняя лавка грумкнула по полу, перевёл взгляд на подошедшего. Тот ненавязчиво, но профессионально обцапал глазами с головы до ног, лицо держал приветливым и простоватым.

— Исполать, почтенный, не земляк ли, случаем, будешь?

— Ну, ежели ты из Киева, то может и земляк.

— Из Киева? — переспросил охранник. — Не-е, мы из других мест. Однако, как там, в светлопрестольном?

Сотник так же мельком оглядел говорившего. Дружинник как дружинник, по лицу не прочтёшь — любопытный или любознательный. Пожав плечами ответил безразличным голосом:

— В светлопрестольном? Да всё по-прежнему. В кабаках пляшут, в подворотнях режут. То во славу Яхве, то по воле Аллаха, то во имя Христа.

Охранник покачал головой, помолчал, кивнул.

— Значит так же, как везде: зело весело живём, брагу пьём, да морды бьём.

— Как-то так. — подтвердил Сотник.

По тому, что охранник не среагировал на заветное слово, понял, что это обычная проверка. Резко меняя манеру ответа, зевнул.

— В Киеве, слава Перуну, всё по-старому. Точнее по-новому, как крещением заведено. Князь жив здоров. Град всё растёт. Жидов всё больше и они всё толще.

Дружинник пощипал ус, прищурился и заговорщически поинтересовался: