Извек
Шрифт:
Эрзя качнул чубом, пробубнил под нос, чтобы слышали только друзья:
— Ему покон нарушать не впервой. Залешанин вон — из татей в бояре попал, до сих пор не просыхает, первым рылом при князе. На тризне, небось, по правую руку сядет, ушкуйник.
— Не пойдём, — процедил Извек. — Сами справим, когда Ясна решит.
— Гоже, — откликнулся Мокша. — А пока, сдавай своих хлопцев воеводе и двигай в харчевню.
Сотник кивнул, сворачивая ко двору воеводы. За спиной, удаляясь, загрохотали тяжёлые копыта. Бросив взгляд на новобранцев, заметил напряжённые лица: тщетно пытались понять,
— Поедем доложимся. Нынче определят на постой, накормят, скажут, что да как…
В полдень, определив молодцев, Извек с облегчением вздохнул и двинулся к заветной харчевне. На полпути, с крыльца одного из теремов, донеслись едкие смешки. Сотник едва не застонал от досады: совсем забыл про Млаву, ехидную боярскую дочку, живущую на этой улице. Сжав зубы, ехал не оглядываясь. Пока не свернул в проулок, за спиной всё слышался её громкий смех и хихиканье дворовых девок.
Когда из-за угла показалась родная коновязь, Ворон всхрапнул, заставляя сородичей обратить на себя внимание. Приблизившись, тихим ржанием поприветствовал знакомых жеребцов, угрожающе зыркнул на новеньких, и гордо прошествовал к своему законному месту.
— Ладно тебе задираться! — рассмеялся Сотник. Руки быстро привязывали повод, а глаза уже скребли истёртую кольчужными плечами дубовую ляду.
Еле держась, чтобы не поскакать вприпрыжку, поправил перевязь с мечом, согнал с лица счастливую улыбку и степенно толкнул дверь.
В харчевне всё было по-старому. Обитатели неторопливо губили питейные запасы хозяина, изредка оглядывались на гогот дружинников, собравшихся вокруг Мокши. Эрзя, привалясь к стене, по обыкновению дремал, изредка вставляя словцо в складные прибаутки друга.
Мокша заметил вошедшего Извека, и тихий полумрак корчмы пробило восторженным рёвом:
— Ящер меня задери-прожуй-выплюнь, если это не борода Сотника. То-то у меня нынче весь нос исчесался. Хозяин! Не дай великим воинам умереть от подлой жажды. Неси чем спастись друзьям славного воя!
— Ага, — поддакнул Эрзя, кивнув на дородного Мокшу. — А один великий вой ещё и от голода пухнет!
Извек, блеснув зубами, направился к столу. На лавке уже обнаружилось свободное место, хмельные лица поворотились к прибывшему, посыпались вопросы:
— Невесту себе не присмотрел?
— Как оно там, на отшибах?
— Каковы бойцы? Не пора ли нам на покой?
— Много ли привёл?
Воппросы прервал рык Мокши.
— Будя горланить! Дайте человеку в кружку заглянуть. Чай с дороги, намаялся, проголодался, высох весь, как лист. Пущай брюхо расправит. А пока сами расскажите как у нас дела, да какие новости.
Тут же, не дав никому рта раскрыть, пустился в привычные рассказы с приукрасами.
— Значится так, — начал он. — Дела у нас как всегда неважные. Токмо соберёшься поспать, как трубят в поход, а токмо захочешь поразмяться, так трубят, чтобы возвращались. Как ты уехал, с ног сбились. То в Искоростень, то в Новгород, то к Чуди по поручениям, шастали. Чё-то у Владимира готовится несусветное, а чё — никто не ведает. Ни те повоевать, ни те поспать спокойно не пришлось.
Намедни, правда, повеселились. Услыхали, что в наших краях
Мокша прервался, уткнув глаза в глубокую посудину, захлюпал пивом. Сидящие за столом щурились, едва удерживая расползающиеся щёки. Эрзя, не открывая глаз, поймал языком кончик уса, уложил на зуб и принялся медленно грызть. Сотник ждал, пока Мокша допьёт, но тот, будто обзаведясь бездонной кружкой, всё сопел, побулькивал, звучно глотал и причмокивал. Извек прожевал мясо и, потеряв терпение, постучал мослом по донцу кружки. Рассказчик встрепенулся. Словно очнувшись ото сна, отставил питье и, как ни в чём ни бывало, уставился на друга.
— Так дальше-то чё? — напомнил Сотник. — Атаковали в темноте, ну и…
— Ну и бились до утра! — отчеканил Мокша. — Чё ж ещё?! Сеча была горячей и беспощадной… оружия наломали… Ты же нас знаешь! К утру, вокруг ни одного врага…
— И дерева тоже! — тихонько проронил Эрзя и над столом грянул дружный гогот.
Извек в сердцах плюнул и покачал головой. Опять в Мокшиной байке всего ложка правды. Едва смех затих, Эрзя терпеливо пояснил:
— Там на опушке ярл Якун своих хлопцев искал, они в наших лесах дорог не знают, вот и заплутались. А тут конная атака. Ярл людей спешно в лес задвинул, и до рассвета сидел, пока Мокша с отрядом опушку от деревьев отчищали. Вылезли утром. Вокруг и древа, и кусты едва не с корнем, а Мокшины бойцы кто в ссадинах, кто в синяках, кто от усталости неживой. Над опушкой перегар такой, что мухи дохнут. Короче, повоевали.
— Видать мало в той телеге бочек было, — хмыкнул Извек. — Да и в каждой, небось, на донышке.
— Пустые! — сердито подтвердил Мокша. — Вот мы с досады и очумели…
— Не беда, — встрял из-за спины хозяин корчмы, протягивая очередной кувшин. — За возвращение!
Поднялись руки, столкнулись кружки, плеснули янтарные брызги, заклокотало в горячих глотках. Вот и домой вернулся… мелькнуло в голове Сотника. Как говаривал Эрзя: пока без семьи, любая корчма — дом. Разговоры потекли своим чередом и скоро новости были рассказаны и дополнены суждениями, как мясо приправляется душистыми травами и солью.
Расходились затемно. Прихватив кое-чего на завтрак, Эрзя, сграбастал дремлющего Сотника. Убедившись, что Мокша не отстаёт, направился из корчмы. Дома, едва свалились на лежанки, грохотнули в три глотки богатырским храпом. Домовой глянул из-под лавки, протопотал к приготовленной наутро снеди и, отщипнув корочку, полез грызть за бадью. Ночь придавила дом мягкой тишиной, сквозь которую едва пробивались старания сверчка, вдохновенно пиликающего на конюшне. Ко вторым петухам затих и он, уступая тишину крикливым птицам.