Извек

Кондратьев Вадим Вадимович

К полудню пятого дня дорога свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и вывела на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы. К вечеру заметил пешего, поискал глазами куда укрыться, но решил, что один путник не угроза и двинулся навстречу. Подъехав ближе, усмехнулся, узнал в темной фигуре силуэт каменной бабы, древней хранительнице равнин. Извек снова чувствовал себя неуютно. С конем быстро не пригнешся, и пока не ляжешь — всё как на ладони.

Солнце уже подтягивалось

к глазоёму, когда Ворон вдруг остановился. Извек проследил за направлением морды и, с трудом разглядел вдали несколько точек. Пора притворяться камнем, подумал он, соскальзывая в траву. Начал было тянуть уздечку вниз, но жеребец сам послушно улёгся на бок, вытянул шею и опустил голову на землю. Чёрный глаз вперил в хозяина. Тот действительно замер столбом и даже выражением лица стал напоминать каменную бабу. Некоторое время смотрел, убеждаясь, что его не заметили.

Всадники, тем временем, спешились и начали топтаться на месте, устраиваясь на ночёвку. Сотник задумчиво глянул на Ворона. Тот блаженно лежал на боку и, не поднимая головы, лениво щипал траву. Нехотя крутнул одним ухом, услыхав заговорщицкий голос хозяина:

— А может подкрасться по темноте? Ежели свои, то хоть новости подслушаю. А ежели нет… Ворон, ты как?! Сможешь ползти тихонечко, как лисичка?

Конь двинул головой, оглядел свою тушу, фыркнул и опять принялся за траву.

— Не можешь. — усмехнулся Извек и снова глянул в сторону заходящего солнца. Видны были только лошади, зато к небу потянулся еле заметный дымок.

— Не наши, — решил Сотник. — Наши с собой дров не возят, но подслушать, на всякий случай, можно.

Он достал угощение старухи и уселся рядом с конём, ждать, пока окончательно стемнеет. По вечернице засёк направление и захрустел яблоками. Погрузившись в прежние кислые думки, заново перебирал в голове последние события.

На третьем яблоке с удивлением почувствовал, что больше не грустится. Всё вокруг начало нравиться — и степь, и небо. Ворон, так вообще казался роднее брата. Остатком трезвой мысли Извек заставил себя упрятать чудные плоды обратно в суму и заговорил вслух:

— Вот те и яблочки! Почище мухоморного отвара башку чистят. А какие же в полной силе были?! Вообще, наверное, летать бы смог, даже без руля и без ветрил, вернее без крыльев и хвоста.

Задремавший было, конь рубанул ушами воздух и уставился на хозяина. Тот щерился во все зубы, глаза блестели, голос тоже был странный, хотя брагой не пахло.

— Ничё, ничё, коник, эт я так, сам с собой. Приятно же поболтать с умным человеком.

Выслушав объяснение, Ворон лениво перекатился на другой бок и прикрыл глаза.

— Ага, вот это правильно, — похвалил Извек. — Подремли маленько, утро вечера мудреней.

Сотник встал, всмотрелся в даль и с удивлением обнаружил, что чётко видит и коней, и струящийся к небу дым. Окоём будто скакнул ближе. Одновременно с этим в уши хлынул поток звуков. Ясно различал шуршанье жучков и шелест травы. В двух шагах, под землёй, кто-то настойчиво скрёбся.

— Ну дела! — оторопел Извек. — Ещё чуток и начну понимать,

о чём шеборшит мышь. Вот так яблочки! А я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь…

Всё ещё удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что Ворон не говорящий.

— Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. — примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма.

Всё вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся.

Неподалёку сидел дозорный и в задумчивости почёсывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая чёрные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щёлочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив.

— Пой, милый, пой! — подумал Сотник и, как кот, скользнул вбок.

Обойдя дозорного по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто помешал хорошей песне. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша.

Неслышно выругавшись на длину песни, всё же решился. Подошёл вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Песня оборвалась, шапка перепёлкой порхнула в небо, и дозорного отбросило в сторону. Пролетев несколько саженей, степняк остановился в густой траве и стал походить на спящего.

— Ну вот и гожо. Ежели не убил, то к утру проснёшься! — прошептал дружинник и двинулся к лагерю.

У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало ещё две шапки. Третья поблёскивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары, прикинул время, получалось, что сменят не скоро.

На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчётливо, будто стоял рядом. Скоро знал и имена степняков.

Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костёр. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и перемётных сум. Прочие негромко спорили, прихлёбывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился.