Изыде конь рыжь...
Шрифт:
Господин директор неизвестно чего, однако, по своему обыкновению, выбрал из двух вариантов третий - он возник в приемной ровно через двадцать минут, и это с поправкой на необходимость пристроить где-то мелкотравчатый лабораторный грузовичок и оставить пальто в гардеробной. И был немедля отправлен в святая святых, ибо секретарь надеялся, что господин генерал-губернатор устроит скандал, получит встречный, успокоится и станет доступен голосу разума в лице жандармского корпуса.
Явление доктора Рыжего и едва слышный из-за дверей начальственный рык и крик как-то успокаивали. Казалось, что вот, разразится начальственная гроза, и станет все по-старому - ну, хотя бы так, как было вчера.
В этот раз щелкнуло совсем громко - не то под самым окном, не то уже в здании... впрочем, бензин нынче скверный - может, у кого-то выхлоп икнул...
А господин директор уже стоял у стола и не по-хорошему внимательно смотрел на секретаря.
– Идите домой, Павел Семенович, - сказал он.
– Идите, запритесь и не выходите, по меньшей мере, сутки. Впрочем, если у вас есть надежное место поближе, лучше туда. Улицы сейчас не безопасны. Хотя менее опасны, чем дворец.
Тот хлопок, очень громкий хлопок, он не под окном...
– З-зачем вы его убили?
– спросил секретарь, и трижды проклял себя, тут же, сразу, на месте. Ведь можно было притвориться, что он ничего не понял, а теперь точно застрелит: свидетель, тревогу поднять может.
– Долго объяснять, - пожал плечами Рыжий и двинулся к выходу.
– Вы идите домой, Павел Семенович, часа через два уж поздно будет.
– Спасибо, - механически отозвался секретарь и отпустил наконец большую кнопку под крышкой стола. Кажется, она была красной и точно электрической, а свет в Таврическом не отключали с Той Зимы.
Он снял со стены список внутренних номеров и обзвонил всех, от бухгалтерии до гаража, аккуратно ставя галочки. И всем говорил одно и то же: Петр Константинович убит, в городе мятеж, директор Рыжий сказал всем идти домой.
Ни шума, ни стрельбы за это время он не слышал. Впрочем, сторож гардеробной потом объяснил ему, что шума и не было, а просто на верхней лестнице столкнулся Владимир Антонович с господином Парфеновым и его людьми - и ушел с ними.
Нурназарову очень хотелось вписать в будущий протокол: "Подследственный вел себя дерзко, бился головою о мебель и присутствующих", - но подследственный не бился ни обо что, а просто раскачивался на казенном стуле, и что-то в его манерах заставляло ожидать блатной истерики. С истинным, а не анекдотичным биением головой обо что попало, а особенно именно о мебель.
Не дело, а сказка: взят с поличным на месте преступления. Убил господина генерал-губернатора из вверенного ввиду занимаемой гражданином Рыжим должности оружия. Год назад можно было бы не церемониться, а там же, на заднем дворе, и расстрелять - но Евгений Илларионович беззакония не позволял.
– Итак, гражданин Рыжий... он же Мацюк Игорь Максимович; кстати, а почему вы имя из настоящей вашей метрики не взяли?
– Вам это действительно интересно?
– удивился подследственный.
– Потому что это не мое имя. Я бы на него даже откликаться не смог, не запоминалось.
Доброжелателен был подследственный несказанно. И проявлял всяческую готовность сотрудничать. Только отчего-то казалось, что сейчас поедет стена, и полезут в казенное помещение какие-нибудь полукартонные, но кровожадные динозавры из третьеразрядного хоррёра серии Б. Или откроет не Игорь не Максимович не Мацюк рот - и провалится сам в себя, оставив на стуле влажный красный комок вывернутой плоти.
Изрядно скверное вышло дело на Урале в 1988 году: внук горнопромышленника, единственный наследник хозяина края, нашел себе бедную мещаночку-сиротку, прижил с нею сына, с дедом рассорился, из дому ушел, она от неудачной операции в больнице для бедных померла, а он вскоре под машину попал. Зачин бульварного романа, да и только. Вот только дед "ублюдка" не в приют, не в монастырь определил, а просто на улицу, в декабре месяце. В феврале мальчишка неведомыми судьбами всплыл в Питере на вокзале, розыск не удался. Потом уже, когда и Акинфиев отдал концы, и начальник полиции Екатеринбурга в отставку ушел, дело получило ход. Десять лет спустя. Еще один роман. Герой романов, Оливер Твист Уральский, на этом скверном деле в Демидовский приют попал, а потом получил губернаторскую стипендию в университете.
Теперь такими сиротами, без всякого Диккенса, пруд прудить не получится, потому что мрут они слишком быстро. А тогда была история. Дорожка, впрочем, оказалась не по Диккенсу кривой и свилась в петлю.
– Что вы можете заявить по существу дела?
– Ничего. Разве что... вы рабочий стол покойного проверили?
– Какое это имеет отношение к обвинению?
– К обвинению - ни малейшего, к процедуре - прямое.
И вот так вот - четыре часа кряду, все отпущенное на непрерывный допрос время. Светская беседа, намеки и шуточки. Подследственный морщился, когда Нурназаров курил, зато с удовольствием пил со следователем несладкий чай, говорил о чем угодно, и все вопросы обо всем, кроме убийства губернатора, соскальзывали с него, как вода с гуся. Пришел, увидел, застрелил.
Далее по процедуре полагалось сделать перерыв на час. Рустама ждал обед, Рыжего, что забавно, тоже - по той же процедуре. Кухня в особняке на Очаковской была одна, арестантов, кроме сегодняшнего, не содержалось - все задержанные на улицах поступали не в главное здание, а в фильтрационный центр при казармах, где и надежнее, и медики под рукой. Вряд ли бы кто-то стал бы готовить для Рыжего отдельную баланду. Так вместе и обедали; Нурназаров, впрочем, заставил подписать, что подследственный против нарушения процедуры возражений не имеет. Адвокаты в Петербурге до сих пор не вымерли; хорошему юристу даже нынешний мятеж не помешает.
Подследственный ел с аппетитом, возражений не имел и даже извинился перед Нурназаровым за давешнюю сцену, пояснив, что очень уж был тогда расстроен, а потому далек от мысли о том, что следователю тоже пришлось несладко.
Рустам не переспрашивал; просто догадался: Рыжий знал о том, что следователь слышит учиняемый скандал. Стервец...
После обеда - на диво хорошего, где уж там кухня разжилась курятиной, черт ее ведает, но сюрприз вышел приятный, - продолжили допрос. Точнее, чаепитие со взаимными измывательствами. Никакого Канонира подследственный никогда не встречал: тот его на семь лет старше, какие тут друзья по приюту, а откуда кличку слышал - так, слава Богу, вся страна знает, кто это есть таков, а у господина директора ВЦ память на цифры профессиональная. Что там покойная Блюм, она же - Берлянская, в свободное время делала - ее заботы. В РСП отродясь не состоял. В университете состоял в социал-демократической партии, вышел, когда партия была распущена после запрета. Убеждения? Логистик.
– Вы правда в приюте кого-то убили?
– На этого несчастного упала сосулька.
– Сама упала?
– Под воздействием силы тяготения. Я только подобрал славу.
Преступный мир Петербурга? Кто же по нынешним временам не имеет к нему касательства? Заказывал запчасти, лекарства - было дело, но имен и кличек не помню, да и лица у них у всех такие одинаковые... и какая ж разница; что, сначала - расстрел за убийство губернатора, а потом - повешение за спекуляцию?
Объяснять подследственному, что, если он не солгал, командир дивизиона теперь имеет право не только карать, но и миловать за сотрудничество, было пока бессмысленно. Рано. Не осознал еще. Рустам все равно попробовал - и, конечно же, не получил ничего, кроме вежливого недоумения: в чем сотрудничать? Вы хотите, чтобы я выдумывал? И так далее, далее, далее. До семи часов вплоть. Секретарь уж и авторучку колпачком закрыл, чтоб не сохла: зачем, ничего нового.