Just got broken
Шрифт:
Он сжимает зубы.
Продержаться. Не облажаться.
Девочка-моя-я-так-тебя-хочу.
Агрест поддевает уголок полотенца и тянет его на себя.
— Можно?
Хрипло.
Почти слетая с катушек от желания.
Вопрос истинного джентльмена.
Она кивает.
Нужно.
Сама медленно распахивает полотенце, закусывая губы.
Закрывает глаза, когда понимает, что он смотрит.
Восхищенно.
Сглатывая снова и снова.
Ощущая гул в ушах.
I am lost, in our rainbow, now our rainbow has gone,
Я потерялся в нашей радуге, теперь наша радуга исчезла.
Он наклоняется к ней и проводит кончиком языка от ключицы вниз.
До пупка. Оставляя влажную дорожку.
Боги. Такая восхитительная.
Маринетт комкает в пальцах простынь, закусывая губы.
Пытаясь сдерживаться.
Но выходило плохо.
И пульсация внизу живота была тому подтверждением.
Боги.
Адриан не понимал. Нет.
Не мог понять одного.
Как раньше он жил без неё?
Черт возьми.
Всё это время… Как?
Он снова наклоняется к ней, ловит губами новый рваный выдох.
Спускается ниже, осторожно проводит рукой по её бедру.
Маринетт уже не так сильно стискивает их вместе, когда чувствует его мягкие движения.
И чуть разводит их в стороны, позволяя ему скользнуть пальцами по внутренней стороне бедра.
Она чуть вздрагивает, сильнее прижимаясь к нему.
Агрест медленно скользит по бедру выше.
Буквально задыхается, когда касается её разгоряченной плоти, заставляя Маринетт выгнуть спину от его движения.
— Ты такая, — выдыхает он, сглатывая. — Такая мокрая…
— Тшш, — мотает она головой, потянувшись к ремню на его брюках и с легкостью расправившись с ним.
Её губы на мгновение жадно втягивают кожу на его ключице, чтобы заглушить рвущийся наружу полустон.
— Не говори, — шепотом просит она. — Не порти момент…
И в следующую секунду она, словно опьяненная всем этим до крайности, обхватывает ногами его спину.
Крепко-крепко.
Притягивая к себе.
Позволяя ему снова терзать свои губы.
Сминать их.
Втягивать в себя.
И больше не было вопросов.
Глаза в глаза.
Пожалуйста-будь-здесь
I am lost, in our rainbow, now our rainbow has gone,
Я потерялся в нашей радуге, теперь наша радуга исчезла.
Она замирает.
Адриан рвано дышит, едва находит в себе силы, чтобы продержаться ещё какое-то время.
Чуть вскинутые брови: «Ты готова?»
Два раза моргнула: «Да»
— Так сильно люблю тебя, Маринетт Дюпэн-Чэн.
Расширенные от слов глаза.
Цепко сжимающие его кожу пальцы.
И он резко толкается бедрами вперед.
Взрываясь.
Распадаясь. На атомы, молекулы.
I am lost
Я потерялся.
Зажигая в легких печи.
Лишаясь воздуха.
Она распахивает губы, громко выдыхая.
Сильнее обхватывает его спину ногами, вжимая голову в плечи и прижимая его к себе.
Потерпи-малышка-всё-будет-хорошо.
Пара секунд без движения.
А время будто остановилось.
Он замер.
— Маринетт… — не своим от волнения голосом.
Она мотает головой.
Смотрит на него. Улыбается, кусая губы.
В глазах стоят слезы, но…
Она осторожно выдохнула.
Несколько раз кивнула.
— Люблю тебя, — часто заморгав, прошептала она, зарываясь пальцами в его волосы.
Касается его губ.
Зажмуривает глаза до настоящих искр.
И сама насаживается, притягивая его ближе.
Почти уничтожая остатки его самоконтроля.
Он толкается бедрами снова. Следит за тем, чтобы и она получила от этого удовольствие.
Она закрыла глаза, откидывая голову назад.
Адриан толкается снова. Начинает набирать темп.
Увеличивая скорость.
В неё — чуть резче и грубее, обратно — медленнее и нежнее.
Маринетт постепенно расслабляется.
Распахивает губы, и из её грудной клетки вырывается стон.
И это почти добивает его.
Девочка-моя-твою-мать-как-ты-прекрасна.
Он проводит языком по коже на её шее, а затем втягивает её в себя.
И Маринетт уже почти хнычет.
Комкает в пальцах правой руки простынь и выгибается так, что спина поднимается вверх.
Почти извивается, ловит губами его раскаленное дыхание.
Постепенно начинает подмахивать бедрами и понимает, что уже не в силах сдерживать стоны.
— Адриан, — не своим голосом.
Другим.
Шепот, хрип.
Опьяненное желанием сознание.
Никто так не умеет произносить его имя.
Только она.
И это её «Адриан» сметает остатки самоконтроля.
В голове постепенно встает гул, движения становятся все более резкими.
Дыхание настолько тяжелое и рваное, что начала болеть грудная клетка.
И Маринетт вдруг резко выдыхает, сильно стискивая ногами его талию.
Замирает, распахивая губы. Зажмуриваясь.
Сильно сжимая пальцами его плечи.
И это становится последней каплей. Он толкается последний раз, чувствуя, как низ живота сводит от жгучих ощущений.
Полоса резкой дрожи прокатывается волной от седьмого позвонка по спине и утопает в ямочках на пояснице.
И его нет. Черт, нет его больше. Нет её.
Есть они.
Одно целое. Единое, нерушимое.