К мусульманскому вопросу, Нортон Энн

К мусульманскому вопросу

на обложку

Нортон Энн

Шрифт:

Ван Гог называл себя «сельским дурачком». На своем веб-сайте De Gezonde Roker (Здоровый Курильщик) он показан с красным лифчиком на голове, словно в маске. Кинематографическую карьеру он начал рано, еще в школе создав фильм о том, как его друзья едят экскременты. Продолжил съемками еще более эпатажных сцен: мужчина, стреляющий из пистолета во влагалище женщины; кошки в стиральной машине [15] . Его колонки и радиошоу были призваны оскорбить, и оскорбить как можно более широкую аудиторию, как можно более громко и скандально. Бурума вспоминает, что ван Гог называл Иисуса «тухлой рыбой из Назарета» и говорил об одном еврейском режиссере и писателе, что тот «может удовлетворить свою жену, только обмотав свой пенис колючей проволокой и крича “Освенцим!” во время оргазма». Один из его критиков-евреев, писал ван Гог, «видит в эротических снах, как ее имеет Доктор Менгеле» [16] . Христиане подали на ван Гога в суд за его слова об Иисусе, а Центр информации и документации по Израилю – за антисемитские высказывания. Прежде ван Гог адресовал наиболее провокационные замечания евреям, пишет Бурума, до тех пор «пока мусульмане не навлекли на себя его особенного презрения и не стали мишенью неиссякаемого потока ругательств, среди которых “козолюбы” – самое известное, но далеко не самое оскорбительное» [17] .

Luger (1981). См. также: Buruma I. Murder in Amsterdam. P. 89; Бурума И. Убийство в Амстердаме. C. 110. Стоп-кадр из фильма о кошках был опубликован на веб-сайте ван Гога: http://www.theovangogh.nl.

Anthony A. Amsterdamned, Part One.

Buruma I. Murder in Amsterdam. P. 90, 91; Бурума И. Убийство в Амстердаме. C. 112, 113.

Речи ван Гога, а также его публикации и фильмы были дикими, необузданными и неудержимыми. Он мог сказать что угодно, говорил все подряд и казался воплощением свободы слова. Он буквально выпрыгивал из своих футболок и штанов, переполняемый словами, с торчащими пшеничными патлами, слишком большой, чтобы его удержать, слишком дикий, чтобы им управлять.

Его необузданность отрицала один набор правил только ради того, чтобы утверждать другой. Ван Гог принадлежал Амстердаму травки и совокуплений. Городу, где в окнах расселись проститутки, а туристические карты усеяны кофешопами, торгующими марихуаной и ставшими важной статьей дохода, культово-голландскими, как некогда тюльпаны и сыр «Гауда». Петер ван дер Вир называл ван Гога «воплощением голландской морали 1970-х годов» [18] .

Peter van der Veer. Pim Fortuyn, Theo van Gogh, and the Politics of Tolerance in the Netherlands // Public Culture. 2006. Vol. 18. No.1. P. 111.

Амстердам с 1970-х годов, как и прежде, в XVII веке, – город, где от богатства выбора разбегаются глаза. Если свобода – это свобода потреблять что хочешь, совать в рот все то, на что лег глаз, использовать чужое тело в свое удовольствие, то тогда Амстердам – свободный город. Тео ван Гог наслаждался этой свободой, превосходя своих сограждан. Он был ее искренний пожиратель, «здоровый курильщик». Он носил что угодно и делал все, что хотел. Он праздновал сексуальную вольницу Амстердама, свободу потреблять и получать удовольствие где и когда ему того желалось.

Это свободы богатых и привилегированных: людей, которые могут покупать товары и наслаждения. Это свободы тех, чьи дети все еще получают подарки, которые им приносят христианский святой и слуга-негритенок, Sinterklaas и Zwarte Piet [19] . Их удовольствия не слишком отличаются от удовольствий их пращуров – суровых кальвинистов XVII века – за исключением того, что они сами стали немножко больше католиками.

Голландцы XVII века печатали возмутительные памфлеты для всей Европы. На закате тысячелетия свобода выражения фокусировалась на более частных вопросах. В новых Нидерландах на веб-сайте, предназначенном для тех, кто желает стать гражданами этой страны, объясняется, что «люди пользуются свободой выражения, чтобы показать, что они являются гомосексуалистами или лесбиянками» [20] . Это следует не только принимать, но и интенсивно утверждать. Нидерланды больше не активные участники рынка политического мятежа. Сексуально заряженные шуточки, которые голландцы XVII и XVIII веков использовали, чтобы высмеивать великие державы и подтачивать установившуюся иерархию, теперь используются, чтобы их усиливать.

Букв. голландский вариант имени Санта-Клаус, а также Черный Пит. – Примеч. пер.

Naar Nederland. http://www.thiememeulenhoff.nl.

Памятование смерти ван Гога обязательно включает повторение сексуально окрашенной оскорбительной клички мусульман – «козолюбы». Это оскорбление было превращено в нечто детское и приятное благодаря использованию мягких игрушечных коз. Кто станет возражать против парочки прелестных мягких игрушек? «Козолюбы», говорили мне, это не оскорбление, придуманное исключительно для мусульман. Точно так же говорят и о тех американцах, которых иначе называют «деревенщиной» или «быдлом»: в общем, о тех, кого Карл Маркс называл олицетворением «идиотизма деревенской жизни». Термин «козолюбы» представляет мусульман гиперсексуалами, всегда только мужского пола, никогда женского, вне городской цивилизации и культуры.

Как это часто бывает, не ислам, а Европа является источником глубочайших европейских страхов. Не чужаки наполняют сердца людей тревогой, а свое и знакомое, не будущее, а прошлое. Немногие голландцы знают что-то о сельской жизни иммигрантов из Турции или Марокко. Обычаи и традиции, которых они боятся, пришли не с Рифских гор или из Анатолии, а из их собственных воспоминаний о сельской Европе, которая была не живописной, а примитивной. Они боятся чужого меньше, чем своего. Они принадлежат Европе, в которой власть религии угнетать и отпускать, диктовать людям, как себя вести, резко ослабла, но легко вспоминается.

Космополитические, сексуально раскрепощенные европейцы помнят, что их аппетиты были некогда ограничены нищетой, или религией, или правилами. Они празднуют освобождение от всего этого. Достижение удовольствия – самоопределение в мельчайшем, интимнейшем смысле этого слова: определением того, что ты носишь, с кем ты занимаешься любовью и как. Такими, как им кажется, должны быть удовольствия и свободы в городе. Они боятся, что маленькие города могут населить еще более мелкие, более ограниченные умы и что прошлое, от которого они сбежали, прячется где-то в деревне.

Ислам вызывает к жизни призрак религии, деревенской жизни: это возвращение вытесненного. Гости-иммигранты напоминают обеспокоенным хозяевам о слишком неглубоко спрятавшихся войнах, нищете, религии и унижении. Каждый день на каждой улице, в конторах и домах вид рабочего-иммигранта напоминает о прошлом тяжелого и убогого труда, когда объекты всех страхов жили за околицей, а верность ограничивалась кругом семьи, о прошлом глубоких политических конфликтов. Для женщин, для гомосексуалистов, для очень многих, кто сейчас наслаждается потребительскими радостями постиндустриальной Европы, это прошлое было тюрьмой. Присутствие иммигранта – присутствие прошлого. Часто в них боятся не чужого, а знакомого.

Датские карикатуры

Давным-давно в теплом домике в другой, холодной стране один человек писал книгу. Это был очень хороший человек. У него была «уютная кухонька» в доме в таком районе, где жили самые разнообразные люди [21] . Каждое утро его дети шли в школу вместе с другими детьми: с маленьким Андерсом и маленьким Нассером, маленьким Вуном и маленьким Карстеном. И однажды этот человек решил, что должен написать книгу.

Потребность, которая вызвала к жизни скандал с карикатурами в Дании, кажется самым добродушным, и, может быть, самым интересным поводом среди всех, связанных со скандалами вокруг свободы слова. Коре Блюйтген, датский автор книжек для детей, написал биографию пророка Мухаммеда и обнаружил, как сложно найти для нее иллюстратора [22] . Никто не хотел рисовать Мухаммеда. Это не должно удивлять. Ведь ислам, как и иудаизм, отвергает изображение Бога. Ислам также запрещает изображать пророков и, в более строгих толкованиях, любых людей. Иллюстраторы, которые отклонили предложение Блюйтгена, должно быть, это знали и предупредили его о негативном отклике со стороны мусульман. Блюйтгену хотелось «объяснить ислам датским детям». Включение иллюстраций многих сбило бы с толку и могло стать оскорбительным, но Блюйтген настаивал. Он, как писал один журналист в Die Zeit, «имел самые лучшие намерения» [23] .

Lau J. Allah und der Humor // Die Zeit. 2006. February 1. Английский перевод под названием «Who’s Afraid of Muhammad?»2006. February 2. Перевод с немецкого на английский претерпел любопытное изменение названия, где Аллах уступил место Мухаммеду, а юмор – страху. Название «Who’s Afraid of God?» либо «Muhammad und der Humor» точнее отразило бы эти несуразности.

По его утверждению. Как заметила Ютте Клаусен, Блюйтген не захотел или не смог определить иллюстратора, который его отверг: Klausen J. The Cartoons that Shook the World. New Haven, CT: Yale University Press, 2009. P. 18.

Lau J. Allah und der Humor.

Трудности Блюйтгена были изложены в одной статье в датском журнале Politiken [24] . Всего через две недели (чтобы не упустить своего) газета Jyllands-Posten опубликовала «Muhammad’s ansigt» («Лицо Мухаммеда») – коллекцию из двенадцати карикатур в сопровождении эссе редактора газеты по культуре Флемминга Роуза [25] . Роуз и Jyllands-Posten «вовсе не фундаменталисты, готовые на все ради свободы выражения», как писал в статье для Washington Post сам Роуз. Они не «станут печатать порнографические изображения или фотографии мертвых тел; ругательства также редко попадают на наши страницы». Но, добавляет он, «история с карикатурами – это совсем другое». Роуз просто должен был их опубликовать, потому что один датский комик почувствовал, что может помочиться на Библию, а не на Коран [26] . На New York Times не произвело впечатления такое объяснение, названное «подростковым» [27] .

Dyb angst for kritik af islam // Politiken. 2005. September 17.

Muhammeds ansigt // Jyllands-Posten. 2005. September 30.

Rose F. Why I Published Those Cartoons // Washington Post. 2006. February 19.

Those Danish Cartoons (lead editorial) // New York Times. 2006. February 7.