К неведомым берегам
Шрифт:
— Надолго ли?
Кое-как устроившись на ночь в одной из двух комнаток Орлова, Екатерина Ивановна долго не могла сомкнуть глаз. Амур встречал их рядом неприятных сюрпризов: потерей продовольствия и имущества, гибелью «Шелихова» и «Охотска», выброшенного, как оказалось, бурей на берег, визитом каких-то американских кораблей и возмущением гиляков… «Что это, скверное предзнаменование или просто вызов на борьбу? Надо держать себя в руках… Завтра же напишу письмо Марии Николаевне Волконской».
И, успокоившись, она крепко заснула.
С утра закипела работа: в Петровском завизжали пилы и застучали молотки. Поливали огород, разбитый Орловым; разбивали площадь под новый большой; толковали насчет устройства парников, сруба для колодца… Невельской решился ехать, не ожидая разгрузки «Шелихова».
Бошняк, Березин, двадцать пять солдат на байдарке и вельботе составили отряд для разведки.
Не оставил Невельской в покое и остальных членов экспедиции: мичман Чихачев с «Оливуцы» и топограф принялись за съемку южной части амурского лимана.
Оставшийся пока в Петровском Орлов приготовлял материалы для постройки дома — начальнику экспедиции и второго, для казарм, — запасался на зиму топливом и готовился к далекому походу на шлюпке для обследования реки Амгунь и Хинганского хребта. Высказанное Невельским неудовольствие нерешительными действиями Орлова в Николаевском угнетало его, сделало необщительным и угрюмым.
Екатерина Ивановна почувствовала себя одинокой. Заходили, правда, изредка офицеры с «Оливуцы», она была им рада, но они как-то дичились.
Закончились работы по спасению грузов «Шелихова». Сущев охотно поделился своими запасами: к чаю и манной каше появился сахар. Немного повеселели, но долгое отсутствие Невельского смущало и беспокоило…
Вернулся он только через месяц. Чихачев и топограф, закончившие работу на лимане, тоже вернулись и, не отдохнувши, тотчас же отправились с Орловым на Амгунь и к Хингану.
— А где же Бошняк? — спросила Екатерина Ивановна.
— Бошняка я назначил командиром Николаевского поста. Березин — его помощник и уполномоченный Российско-Американской компании — торгует. Там уладилось все просто, и, что всего забавнее, гиляки теперь усердно помогают строиться — рубят и таскают лес, — пояснил Невельской. — Жаль, что сама не увидишь, как бойко идет с ними торговля у Березина.
Плохо устраивалось дело с почтовыми сношениями. Правда, взявшиеся за почту тунгусы принимали пакеты на Аян охотно, но внушить этим детям природы важность дела никак не удавалось — на «писку» они смотрели, как на нечто хотя и весьма таинственное, но несерьезное: письма пропадали или доходили до Аяна через случайные руки с таким опозданием, которое исключало возможность руководить действиями подчиненных. Эго раздражало обе стороны…
— А все же что ты думаешь о декабристах? — спросила мужа Катя на следующий день.
— Что я думаю? Да почти что ничего. Тогда дело прервалось неожиданным письмом Лунина «с того света», и все оборвалось: я только успел узнать, что они существуют и не изменились, но их сущности, чем они живы, так и не узнал.
— А если я вам, господин Невельской, преподнесу лунинский катехизис, что вы на это скажете? — Она помахала над головой какой-то тетрадкой, вынутой из ящика комода.
— Там увидишь, — обнял ее Невельской и ловким движением выхватил из ее рук тетрадку. Это было письмо Лунина, в котором он собрал то, что ему хотелось оставить в наследство друзьям-единомышленникам.
Письмо стало любимым чтением на прогулках Кати вдвоем с мужем в лесу; оно не только читалось, но и подолгу обсуждалось.
«Я хочу, — писал Лунин, — чтобы эти немногие, заветные мысли жили в ваших сердцах и сердцах ваших потомков до тех пор, пока они не обратятся в действительность. Умру с уверенностью в этом, и умирать мне будет легко…»
«Настоящее житейское поприще началось со вступлением нашим в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили…»
«Политические изгнанники образуют среду вне общества, следовательно, они должны быть выше или ниже его. Чтобы быть выше, они должны делать общее дело».
«Как человек — я только бедный ссыльный, как личность политическая представитель известного строя, которого легче изгнать, чем опровергнуть…»
«От людей можно отделаться, но от их идей нельзя…»
«Через несколько лет те мысли, за которые приговорили меня к политической смерти, будут необходимым условием гражданской жизни…»
«Плоды просвещения: возможность изучать основы управления и противопоставлять права подданных притязаниям государя…»
«Основы общественного порядка, безопасности и мира заключаются в народе, а не в правительстве, которое притязает на право распоряжаться этими благами. Вообще оно получает больше, чем дает, а круг его действия более ограничен, чем оно воображает…»
«Доказательством, что народ мыслит, служат миллионы, тратимые с целью подслушивать мнения, которые мешают ему выразить».
«Неусыпный надзор правительства над сподвижниками в пустынях Сибири свидетельствует о их политической важности, о симпатиях народа, которыми они постоянно пользуются, и о том, что конституционные понятия, оглашенные ими под угрозою смертною, усиливаются и распространяются в недрах нашей обширной державы».
— Катя, Катюша! Ведь это все то, что я хотел сам рассказать твоим декабристам, потому что то, о чем пишет Лунин, существует и крепнет на самом деле, а они, посмотри-ка, сами до этого добрались умозрительно, понимаешь, у-мо-зри-тельно, а?