К новой свободе: Либертарианский манифест
Шрифт:
Можно привести несколько известных примеров того, как в результате завоевания возникло современное государство. Например, так произошло в ходе покорения Латинской Америки испанцами. Испанцы не только включали индейцев в состав своих государств, но и наделяли землями своих солдат, которые стали жить на ренту с крестьянских хозяйств. Другим примером может служить государство, созданное норманнами после завоевания Англии в 1066 году. Земля Англии была разделена между норманнскими предводителями, сформировавшими государство и феодальный аппарат управления завоёванным населением. Для либертарианца самым интересным и безусловно самым горестным примером создания государства в результате завоевания служит разрушение либертарианского общества древних ирландцев англичанами в XVII веке, в результате чего Ирландия стала частью империи, а многие ирландцы лишились земли. Просуществовавшее тысячи лет либертарианское общество Ирландии, о котором речь пойдёт ниже, смогло сопротивляться английским завоевателям ещё сотни лет, потому что там не было государства, которое нетрудно покорить, а потом использовать
Хотя на всём протяжении истории Запада интеллектуалы выдвигали теории, нацеленные на сдерживание и ограничение государственной власти, каждое государство сумело использовать собственных интеллектуалов для того, чтобы с помощью их идей легитимировать дальнейшее расширение своей власти. Так, концепция божественного права королей первоначально была выдвинута в Западной Европе церковью для ограничения государственной власти. Идея заключалась в том, что король не может действовать по собственному произволу. Его указы должны согласовываться с божественным правом. Но по мере укрепления режима абсолютной монархии короли сумели свести эту концепцию к идее, что Бог одобряет все действия короля, а потому божественное право всегда на его стороне.
Сходным образом концепция парламентской демократии первоначально была направлена на ограничение абсолютной власти монарха. Власть короля была ограничена согласием парламента финансировать его расходы из налоговых поступлений. Однако постепенно парламент заменил короля в качестве главы государства и сам превратился в неограниченного суверена. В начале XIX века английские утилитаристы, требовавшие дополнительных личных свобод во имя общественной пользы и общего благосостояния, стали свидетелями того, как на основании этих концепций было санкционировано расширение власти государства.
Вот что пишет об этом де Жувенель:
Многие авторы теорий суверенитета разрабатывали те или иные механизмы ограничения [власти]. Но в итоге каждая из этих теорий рано или поздно утрачивала первоначальный смысл и начинала служить простым трамплином для власти, обеспечивая ей могущественную помощь невидимого владыки, с которым со временем власть успешно начинала отождествлять себя [22] .
Самой амбициозной исторической попыткой ограничить полномочия государства был, конечно же, Билль о правах и другие ограничительные части Конституции Соединённых Штатов. Здесь закреплённые на бумаге ограничения правительственной власти стали основным законом государства; его истолкование было возложено на суд, который предполагался независимым от других ветвей власти. Все американцы знакомы с подтвердившим пророческий анализ Джона К. Калхуна процессом, в ходе которого государственный суд на протяжении полутора столетий непреклонно расширял полномочия государства. Но мало кто оказался столь же проницательным, как приветствовавший этот процесс либеральный профессор Чарльз Блэк, который увидел, что государство может превратить судебный надзор из механизма ограничения в могущественный инструмент легитимации своих действий в глазах публики. Если судебный вердикт «неконституционно» является мощным ограничителем государственной власти, то и вердикт «конституционно» является столь же мощным инструментом обеспечения общественной поддержки расширения правительственных полномочий.
22.
De Jouvenel B. Op. cit. P. 27.
Профессор Блэк начинает свой анализ с указания на критическую роль легитимности для любого правительства, стремящегося к устойчивости, поскольку речь идёт о том, что правительство и его действия получают поддержку большинства. Но идея легитимности превращается в настоящую проблему в стране вроде Соединённых Штатов, где «в теорию, на которую опирается правительство, встроены материально-правовые ограничения». Необходим, добавляет Блэк, метод, посредством которого правительство могло бы убедить публику, что расширение его полномочий «конституционно». В этом, заключает он, и состояла главная историческая функция судебного надзора. Предоставим самому Блэку возможность проиллюстрировать эту проблему:
Главная опасность [для правительства] – это недовольство и чувство возмущения, охватившие население, и утрата морального авторитета правительством как таковым. И не имеет значения, сколь долго правительство сможет продержаться, опираясь на силу, инерцию или отсутствие приемлемых альтернатив. Когда полномочия государства ограничены, почти каждый рано или поздно подвергается воздействиям правительства, которые, с его частной точки зрения, выходят за рамки полномочий или просто запрещены законом. Человека призывают в армию, хотя в конституции нет ни слова о призыве… Фермеру говорят, сколько пшеницы он может вырастить, и он обнаруживает, что некие почтенные юристы согласны с ним в том, что у правительства не больше прав диктовать ему, сколько пшеницы выращивать, чем говорить его дочери, за кого ей идти замуж. Человека отправляют в федеральную тюрьму за откровенное высказывание, и он меряет шагами камеру, повторяя:«Конгресс не должен принимать законы, ограничивающие свободу слова»… Бизнесмену указывают, каковы должны быть его требования к качеству пахты.
Достаточно реальна опасность, что каждый из этих людей (а кто не принадлежит к их числу?) сопоставит концепцию ограниченного правления с фактами (как он их видит) ужасающих нарушений установленных ограничений и придёт к очевидному выводу относительно легитимности своего правительства [23] .
Эта опасность отведена, добавляет Блэк, тем, что государство предложило доктрину, согласно которой необходимо некое единое ведомство, способное выносить окончательный вердикт о конституционности, и этот орган должен быть частью федерального правительства. Ведь хотя кажущаяся независимость федерального суда способствовала тому, что для большинства населения его решения превратились буквально в Священное писание, не менее верно и то, что суд является неотъемлемой частью государственного аппарата, а его члены назначаются законодательной и исполнительной ветвями власти. Профессор Блэк признаёт, что таким образом правительство сделало себя судьёй в собственном деле и тем самым нарушило базовый принцип юриспруденции, устанавливающий критерии справедливого суда. Но Блэк поразительно беспечно относится к этому фундаментальному нарушению: «В конечном счёте полномочия государства… должны остановиться там, где их остановит закон. Кто же поставит предел, и кто потребует от этой самой могущественной власти остановиться? Да само государство, разумеется, – через своих судей и свои законы. Кто управляет воздержанным? Кто учит мудрого?» [24] Таким образом, Блэк признаёт: когда у нас есть государство, мы передаём всё наше оружие и средства принуждения государственному аппарату, мы вручаем все наши полномочия на принятие окончательных решений этой обожествлённой группе, а после нам остаётся только тихо сидеть и ждать, когда из этих учреждений на нас прольётся бесконечный поток справедливости, хотя, по сути, они являются судьями в собственном деле. Блэк не видит разумных альтернатив принудительной монополии судебных решений, проводимых в жизнь государством, но именно здесь наше новое движение бросает вызов распространённому мнению и утверждает, что есть жизнеспособная альтернатива –либертарианство.
23.
Black Ch. L., jr. The People and the Court. N.Y.: Macmillan, 1960. P. 42–43.
24.
24. Ibid. P. 32–33.
Не видя подобного варианта, профессор Блэк в своей защите государства впадает в мистицизм, потому что в конце концов приходит к выводу, что «только в порядке чуда» можно ждать справедливости и легитимности, когда государство постоянно выступает судьёй в собственном деле. В этом либерал Блэк присоединяется к консерватору Бернэму, поскольку оба надеются на чудо и оба тем самым признают, что не существует удовлетворительного рационального аргумента в поддержку государства [25] .
25.
Прямой противоположностью самоуспокоенности Блэка была острая критика Конституции и полномочий Верховного суда, предложенная политологом Дж. Алленом Смитом. Он писал: «Нет сомнений, что здравый смысл требует, чтобы никакой орган правительства не мог определять границы его полномочий» (Smith J. A. The Growth and Decadence of Constitutional Government. N.Y.: Henry Holt, 1930. P. 87). Нет сомнений, что здравый смысл и «чудо» диктуют совсем разные взгляды на правительство.
Применив своё реалистичное понимание Верховного суда к знаменитому конфликту между Судом и «новым курсом» Рузвельта в 1930-х годах, профессор Блэк распекает своих либеральных коллег за недальновидность их попыток помешать «новому курсу»:
Стандартная история отношений между «новым курсом» и Судом, хотя по-своему и точна, но смещает акценты… Сосредоточиваясь на трудностях, почти всегда забывают о том, чем всё завершилось. Развязкой стало (и я люблю это подчёркивать) то, что после примерно двадцати четырёх месяцев препирательств… Верховный суд – без изменения закона о его составе и без изменения самого состава– утвердил легитимность «нового курса» и всей новой концепции системы правления в Америке [26] .
26.
Ibid. P. 64; курсив автора.
Таким образом, Верховный суд сумел успокоить большое число американцев, подозревавших, что «новый курс» нарушает конституцию:
Не все, разумеется, были удовлетворены. Пепел Клааса ещё стучит в сердцах горстки фанатиков установленного конституцией режима экономической свободы, засевших в своей башне из слоновой кости. Но зато развеяны опасные сомнения публики в конституционных полномочиях Конгресса обходиться с национальной экономикой так, как он это делает… У нас не было других средств, кроме Верховного суда, для придания легитимности «новому курсу» [27] .
27.
Ibid. P. 65.