К полюсу!
Шрифт:
— Хорошо бы умереть, больше невозможно...
Н апреля наблюдения определили наше положение — 88 градусов 21 минута северной широты и 95 градусов 52 минуты западной долготы. Мы находились в 100 милях от полюса. Но настроение наше от сознания такой близости к заветной цели ничуть не повысилось.
Со стиснутыми зубами, страшным напряжением воли мы начали наши последние переходы через льды. Собаки, меланхолически обмахиваясь пушистыми хвостами, бежали быстро и ровно. И с каждым щелканьем кнута верные животные сильнее натягивали упряжь, увлекая за собою легкие санки В наши худые и иссохшие тела. Мускулы у нас ослабли, и теперь вся наша сила была всецело в этих четвероногих товарищах, служивших нам верой и правдой до конца.
Наши исхудавшие, окоченелые, обожженные солнцем искаженные лица, несмотря на все предосторожности, являли собою нечто вроде географических карт, на которых неизгладимыми бороздами были написаны все пережитые нами испытания. Нас смело можно было показывать в музеях-паноптикумах в качестве диких людей. Постоянное мерцание снега вызвало шелушение кожи на лицах, которое нас изуродовало самым фантастическим образом. Ослепительный блеск ледяной поверхности заставлял постоянно сокращать мускулы, окружающие глаза. Зрачки стянулись до величины игольного ушка, с бровей и ресниц свисали ледяные сосульки. Из-за постоянного ветра и крутящегося в воздухе снега у нас вошло в привычку щурить глаза. Природа пытается защитить глазное яблоко от замерзания, наполнив его сосуды кровью. Поэтому под глазами у нас образовались кровоподтеки, и нам из-за сильной боли стоило больших усилий держать эти «окна души» открытыми. Раздражение, производимое пронзительным ветром, гонит кровь в тонкие сосуды кожи лица, мороз оставляет на нем черные следы, палящее солнце окрашивает его в бронзовый цвет, ветер его закаляет, усталость и скудное питание уменьшают мускулатуру и уничтожают всякие жировые отложения под кожей, вследствие чего на теле образуются толстые складки.
Постоянное давление снеговых очков и однообразная, пустынная белизна вокруг — от этого на лицах появляется тупое выражение. Они стали походить на сушеные, сморщенные яблоки. Мы казались какими-то доисторическими предками человека.
19 апреля мы расположились бивуаком на живописном старом ледяном поле, окруженном со всех сторон мощными глыбами. Мы наскоро раскинули палатку и накормили голодных собак. Подкрепившись горячим гороховым супом и парою кусков замороженного мяса, эскимосы быстро заснули, в то время как я принялся по привычке определять наше географическое положение. Измерения показали 94 градуса 3 минуты западной долготы, а вычисление широты секстантом дало 89 градусов 31 минуту, то есть расстояние в 29 миль от полюса.
Сердце мое запрыгало от радости, и, должно быть, я вскрикнул, так как мои спутники проснулись. Я объяснил им, что мы находимся в двух переходах от «Тити Шу» (Большого Ногтя). Оба взобрались на ледяную глыбу и принялись разыскивать «Большой Ноготь» в подзорную трубу. Они не могли себе представить ось земного шара без какого-нибудь реального признака ее на поверхности земной коры. Я попытался объяснить им, что самый полюс невидим для глаз и что его положение определяется только специальными инструментами. Этим ответом они удовлетворились и выразили свой восторг громкими криками «ура!». Два часа они плясали и пели как сумасшедшие. За долгие недели нашего похода это был первый случай проявления ими умственной работы и душевных переживаний.
На радостях мы устроили целое пиршество, заварив большой чайник чаю, приготовив великолепный суп из пеммикана и полакомившись даже бисквитами. Собаки выразили нам полное свое сочувствие и одобрение оглушительным лаем и в награду получили дополнительную порцию пеммикана.
Все мы горели как в лихорадке. Ноги бежали сами собой. Наш энтузиазм заразил даже псов, и они так быстро понеслись вперед, что я еле успевал следить за правильностью курса. Глаза невольно искали какого-нибудь признака близости центральной точки полюса, но не находили ничего необычного на горизонте. Впереди простирались те же самые волнистые, движущиеся поля, что и раньше. Идя впереди каравана на расстоянии нескольких десятков саженей, я взбирался время от времени на глыбы льда и оборачивался назад, любуясь быстротою движения моего маленького поезда.
Отсюда ледяные холмы казались облитыми червонным золотом, а долины между ними тонули в волшебном фиолетовом сиянии всех оттенков. И в этом море красок мчались ко мне резвой рысью верные псы, опустив головы, распушив хвосты, изо всех сил натягивая грудью постромки.
За ними легко шагали мои эскимосы, распевая любовные песни. Звонко щелкали в воздухе бичи, и над всей этой картиной реяла дымка морозного дыхания полярной ночи.
В полночь 21 апреля под звуки эскимосских песен и вой собак мы снова двинулись в путь. Наши собаки выглядели теперь особенно могучими, а Этукискук и Авелах, несмотря на свою худобу и слабость, держались с достоинством великих завоевателей. Радостью победы забились наши сердца, когда мы переступили снежный порог заветной цели, ради которой мы готовы были отдать нашу жизнь и пережили столько адских мук. Нам казалось, что ногами мы попирали священную почву. До полюса осталось 1 / 4 мили, мы спокойно заскули с сознанием, что полюс у нас на виду.
Продвинувшись вперед еще на 15 секунд широты, мы сделали добавочные наблюдения, поставили палатку, выстроили иглу из снега и вообще устроились поудобнее, так, чтобы иметь возможность дважды сделать наблюдения над положением солнца. Таким образом, мы могли проверить наше местонахождение и основательно отдохнуть. Этукискук и Авелах почти все время спали, я же не мог заснуть.
Цель моей жизни была достигнута, честолюбие удовлетворено. В такую минуту мне было не до сна. Мы достигли центра северного мира. Мечта человечества осуществилась, В бесконечном ряде веков победили мы и на полюсе, заветной цели народов, водрузили наш флаг. И славный момент этот будет назван в истории 21-м апреля 1908 года от Р. X.
Ранним утром 23 апреля мы повернулись спиной к полюсу и солнцу.
...Полный лишений поход создал удивительно теплые, братские отношения не только между мной и моими спутниками, но даже между нами и нашими четвероногими друзьями. Собаки, в общем так походившие на своих предков — волков, смотрели на нас как на союзников. Мы пользовались огромным авторитетом среди них, и они внимательно и участливо смотрели на нас, пока мы окончательно не устраивались на ночлег. Тогда они располагались тесно между нами и согревали нас своей теплотой. Иногда нас будило прикосновение к теплому телу чьего-то холодного носа. Это собака засовывала к нам в спальный мешок свою оледеневшую морду, чтобы спастись от жестокой стужи. Мы искренне полюбили этих животных и восторгались их великолепной, дикой отвагой.
Союз зверя и человека становился все теснее. Теперь только мы оценили их мощь. Они были теперь нашим единственным оплотом, только с их помощью мы могли спастись из этого мира проклятия, мира, созданного для существ с холодной кровью и остановившимся сердцем...
Обратный путь был очень трудным. Уже умирая от голода, партия Кука достигла земли, но вынуждена была зазимовать в снежной пещере у мыса Спарбо. В эскимосское поселение, к людям, они вернулись только в апреле 1909 года. Именно поэтому телеграммы Кука и Пири пришли в цивилизованный мир почти одновременно.
Надо сказать, что Фредерик Кук участвовал в одной из ранних экспедиций Роберта Пири. Ничто тогда не омрачало их отношений. Во время лавировки корабля в тяжелых льдах удар рукоятки штурвала переломил ногу Пири, и только искусство доктора Кука позволило избежать осложнений. В те годы Пири писал: «Доктору Куку мы обязаны тем, что среди членов нашей экспедиции почти не было заболеваний. Я не могу не отдать должное его профессиональному умению, неизменному терпению и хладнокровию в критические моменты. Занимаясь этнографией, он собрал огромный материал о практически еще не изученном племени гренландских эскимосов. Он всегда был полезным и неутомимым работником». Характерно, что уже через полгода, когда Кук запросил разрешения начальника экспедиции на публикацию своих материалов об эскимосах, Пири ответил отказом. В этом, видимо, проявилось обычное для него ревнивое отношение к достижениям других полярных исследователей, его уверенность, что материалы, собранные Куком, принадлежат ему — Пири.